Жил на свете человек, и был он мечтателем. Он думал, например: ведь нет ничего невозможного в том, чтобы видеть на десять тысяч километров вдаль. Или он думал: ведь нет ничего невозможного в том, чтобы есть суп вилкой. Он думал; ведь нет ничего невозможного в том, чтобы ходить вверх ногами, и ещё думал: нет ничего невозможного в том, чтобы жить без страха.
Люди говорили ему: "Ничего из этого не выйдет, ты, мечтатель!" И ещё говорили: "Раскрой-ка глаза и прими действительность такой, как есть!" И они говорили: "Существуют законы природы, которых не изменишь!"
Но человек этот отвечал: "Не знаю... Ведь нет ничего невозможного в том, чтобы дышать под водой. И нет ничего невозможного в том, чтобы накормить всех людей на земле. И нет ничего невозможного в том, чтобы каждый мог учиться тому, чему хочет. Ничего нет невозможного в том, чтобы поглядеть однажды, что там у тебя в желудке".
И люди говорили: "Да приди же в себя, парень, этого никогда не будет. Ты же не можешь просто сказать "хочу", чтобы всё это тут же появилось. Каков мир есть таков он есть, и баста!"
Когда изобрели телевидение и рентгеновские лучи, то этот человек смог видеть на десять тысяч километров вдаль и заглянуть в собственный желудок. Но никто не сказал ему: "Да, пожалуй, ты был не так уж неправ". Ничего не сказали ему и тогда, когда были изобретены акваланги и люди смогли дышать под водой. Но тот человек думал:
"Ну, что ж... Глядишь, когда-нибудь станет возможным обойтись без войны".
Далеко-далеко за звездами все совсем по-другому, чем здесь. А еще дальше все совсем по-другому, чем там, где все совсем по-другому, чем здесь.
Но если бы можно было летать на дальние расстояния, на очень дальние, туда, где все совсем по-другому, чем везде, то там было бы наверное почти точно так же, как здесь.
В тех дальних краях, может быть, есть планета, такая же большая, как Земля, и, может быть, там живут люди, которые выглядят точно так же, как мы, разве что они небесного цвета и могут закрывать уши, когда не хотят ничего слышать.
И на этой далекой планете, может быть, разразилась большая война, и многие небесные люди погибли. Осталось много детей-сирот, и на развалинах разрушенного бомбежкой дома сидел маленький небесный мальчик и плакал по своим папе и маме. Он долго так сидел и плакал, но потом перестал, потому что выплакал все слезы, что у него были. Он поднял воротник, засунул руки в карманы и пошел прочь. Увидев камень, он пинал его, а увидев цветок, он топтал его.
Навстречу ему бежала маленькая собачка, посмотрела на него, и вильнула хвостом. Потом развернулась и пошла около мальчика, будто решила его сопровождать.
Уходи! - приказал мальчик собаке. - Иди прочь. Если ты останешься со мной, я тебя полюблю, а я больше никогда в жизни не хочу никого любить.
Собачка посмотрела на него и весело вильнула хвостом. Но тут мальчик нашел оружие, лежавшее около мертвого солдата. Он поднял оружие и наставил его на собаку.
Я могу убить тебя из этого оружия! - сказал он сердито. И собака убежала.
Вот тебя я возьму! - сказал мальчик оружию. - Ты станешь мне добрым товарищем. - И он выстрелил из оружия в дерево.
Потом он нашел в поле брошенный самокатолет. Он сел на него и попробовал завести. Самокатолет оказался рабочим.
Теперь у меня есть оружие и самокатолет, - сказал мальчик. - Это будет моя семья. У меня могла бы быть и собака, но ее могли бы убить, и я бы тогда умер от плача.
Он полетел на самокатолете и летел так, пока не увидел дом, над которым вился дымок. <Там еще кто-то живет>, - подумал мальчик. Он облетел дом, заглядывая в окна. В доме жила только одна старушка. Она что-то готовила.
Мальчик поставил самокатолет возле дома, взял оружие и вошел.
У меня оружие! - сказал мальчик старушке. - Накорми меня!
Я бы и так тебя накормила, - ответила старушка. -- можешь оставить свое оружие в покое.
Нечего со мной любезничать, - зло произнес мальчик. Я могу застрелить тебя!
Старушка накормила его, и он полетел дальше.
Так и стал мальчик жить. Он соорудил себя в брошенном доме убежище. Захотев есть, он летел туда, где были люди, и с помощью оружия заставлял их давать еду.
Еще он летал по полям сражений и собирал остатки оружия и транспорта. Все это он приносил в свое убежище.
Я сделаю огромный бронеробот! - говорил он сам себе. - Он будет сто метров высотой и тысячу тонн весом, а на самом верху я сделаю кабину управления. Тогда я стану сильным, и никто не сможет мне ничего сделать.
Однажды, мимо его убежища проходила девочка. Мальчик вышел, взяв оружие, и погрозил:
Уходи! Я могу застрелить тебя!
Но мне ничего от тебя не надо, - сказала девочка. - Я просто пришла посмотреть, растут ли опять грибы.
Уходи! - сказал мальчик. - Я не хочу, чтобы со мной кто-нибудь был!
Значит, ты совсем один? - спросила девочка.
Нет, - ответил мальчик, - у меня есть оружие и самокатолет, это моя семья. И еще я когда-нибудь у меня будет огромный бронеробот!
Значит, у тебя никого нет живого? - снова спросила девочка.
У меня могла бы быть и собака, но если бы ее убили, я бы умер от плача.
У меня тоже нет ничего настоящего, - сказала девочка. - Давай жить вместе.
Мне не нужен никто, кого может убить оружие!
Тогда тебе нужно найти того, кого не может убить оружие! - сказала девочка и ушла.
А мальчик построил огромного бронеробота и сел внутрь. Он сел в самом верху, там, где сделал себе кабину управления.
И вот он отправился в путь и поехал в своем огромном бронероботе по миру. Везде завидев его, люди начинали кричать и убегали. Но они могли уйти от огромного бронеробота.
Наверху, в кабине управления у мальчика был микрофон, и все, что он в него говорил, вырывалось грохоча изо рта бронеробота.
Есть здесь кто, кого не может убить оружие? - грохотал робот. Но где бы он ни был, люди только убегали от него прочь, и он никак не мог найти того, кого не может убить оружие.
Но вот однажды увидел он сверху из своей кабины управления, что кто-то там внизу вовсе не убегал от него, а стоял на месте и что-то кричал ему снизу. Но он был так высоко, что ничего не слышал
Может быть это тот, кого не может убить оружие? - подумал мальчик и слез вниз. Но это была та старушка, что накормила его тогда.
Ты хочешь мне что-то сказать? - спросил мальчик.
Да, - ответила старушка. - Я слыхала об одном человеке, кого не может убить оружие. Я подумала, что нужно тебе об этом сказать.
И кто это? - спросил мальчик.
Это старик. Он живет там наверху, на Луне.
Тогда мне нужно его найти, - сказал мальчик. - потому что я не хочу быть ни с кем, кого может убить оружие. - И он дернул за рычаг, и его огромный бронеробот превратился в огромную бронеракету.и полетел вместе с ним на Луну.
Долго пришлось искать мальчику на Луне, но, наконец, он нашел старика. Тот сидел за телескопом и смотрел вниз на голубую планету.
Это ты тот, кого не может убить оружие? - спросил мальчик старика.
Похоже, так, - сказал старик.
А зачем ты смотришь в свою трубу?
Я изучаю жителей той планеты внизу.
Может быть, мне можно с тобой остаться? - спросил мальчик.
Может быть, - ответил старик. - Почему ты хочешь остаться именно со мной?
Потому что я не хочу быть ни с кем, кого может убить оружие. Когда у меня умерли родители, я выплакал все свои слезы. У меня могла бы быть и собака, но если бы ее убили, я бы умер от плача. Еще я мог бы остаться со старушкой или с маленькой девочкой. Но они не были защищены от пуль, и если бы их убили, я бы умер от плача.
Хорошо, - сказал старик, - оставайся со мной. Меня никто не может убить, потому что здесь нету оружия.
Только поэтому? - спросил мальчик.
Да, только поэтому, - сказал старик.
Но я принес оружие с собой.
Жаль, - сказал старик, - теперь тебе нельзя со мной оставаться. Твое оружие может убить меня.
Значит, мне опять придется идти, - сказал мальчик.
Да, - сказал старик.
Жалко, - вздохнул мальчик.
Тебе жаль? - спросил мальчик.
Да, - ответил мальчик, - я бы с удовольствием здесь остался.
Может быть, тебе выбросить оружие? - предложил старик.
Может быть, - согласился мальчик.
Тогда ты мог бы со мной остаться, - сказал старик.
Может быть, - сказал мальчик. - А что я буду тогда делать?
Ты мог бы смотреть в телескоп. Тогда ты, может быть, смог бы узнать, почему там внизу воюют люди.
А почему они воюют?
Я тоже не знаю. Это во многом связано с тем, что они мало знают друг о друге. Их так много, и их жизнь так сложна, что никто не знает, к каким последствиям приводят их поступки. Они не знают, откуда берется мясо, которое они едят, или откуда хлеб, который они пекут. Они не знают, делаются ли из того железа, что они добывают из земли, экскаваторы или пушки. Они не знают, когда едят мясо, не объедают ли они других. Если бы они могли так же смотреть на себя сверху, наверное, они бы многое поняли лучше.
Значит, им нужно это показать? - спросил мальчик.
Наверное, - сказал старик, - но я для этого слишком стар и слишком устал.
И только тогда мальчик бросил свое оружие, и оно полетело сквозь космическое пространство вниз, до самой планеты, и там разбилось.
Мальчик же долго-долго жил со стариком на Луне и глядел в телескоп, изучая тех людей внизу. И может быть, когда-нибудь он спустится вниз и объяснит им все, что они делали не так.
На одной крошечной планете жили как-то работящие и не очень работящие. Еще было несколько очень работящих и очень ленивых. Короче говоря, было так, как везде во Вселенной.
Разве что и ленивые и работящие все, что они производили, — в основном это были различные сорта моркови — складывали в одну общую кучу и потом всеми из нее ели. Так было не везде.
Но однажды некоторые очень работящие сказали:
— Хватит с нас. Мы вкалываем и вкалываем, а потом приходят другие, которые весь день валяются на брюхе и бьют баклуши, и едят нашу морковь. — И они теперь уже не складывали свою морковь в общую кучу, а носили ее домой и наедали себе пузо.
Совсем ленивые только пожали плечами и продолжали себе есть дальше из большой кучи и, конечно, отъедали они больше, чем сами туда вкладывали.
Тут среднеработящие и среднеленивые заметили, что теперь-то каждому доставалось меньше, потому что очень работящие всегда приносили особенно много моркови, больше, чем съедали сами.
И среднеработящие сказали:
— Раз так, мы тоже будем оставлять свою морковь себе. — И они больше не складывали морковь в общую кучу, а делали себе каждый около дома маленькие кучки.
И среднеленивые поступили также.
— Что нам еще остается, — говорили они совсем ленивым.
Теперь у каждого была собственная морковная куча перед своей хижиной, и, если кому хотелось такой сорт моркови, который у него не рос, то ему приходилось искать, у кого его можно выменять.
Так начали они ходить туда-сюда, и после работы люди еще часами занимались морковным обменом, пока у каждого не было дома всех сортов моркови, которые ему были нужны или которые казались ему нужными.
— Вот еще выдумали моду! — поговаривали между собой совсем ленивые, у которых теперь не было общей кучи, где они могли бы дармоедничать. Из этого, однако, каждый извлек свой урок. Одни сказали себе: «Ладно, теперь мне все-таки надо больше работать». Правда, это оказалось не так просто, потому что когда такой обращенный лентяй приходил на поле сажать морковь, почти всегда появлялся кто-нибудь со словами: «Эй, тут я всегда сажал морковь, это мое поле!»
Другие же просто отправлялись к жилищам богатых и брали себе, что хотели, из морковной кучи.
— Мы всегда брали из общей кучи. И если теперь куч много, то это все равно общие кучи. Как бы там ни было, мы будем брать, как раньше, — говорили они.
Естественно, это пришлось не по душе богатым, и некоторые стали ставить вокруг морковных куч заборы. Вскоре все уже должны были ставить вокруг куч заборы. Потому что чем больше людей ставили вокруг своих куч заборы, тем больше жившие по-прежнему совсем ленивые таскали из куч без заборов.
Рано или поздно у всех, у кого были кучи, появились вокруг них и заборы. Теперь после работы им приходилось не только меняться, но и латать да поправлять заборы, да еще приглядывать, чтобы никто через них не перелазил.
Скоро некоторые начали ворчать: «Раньше мы после работы собирались всеми у большой морковной кучи и устраивали чехарду. Теперь же мы все после работы лишь дома торчим да сторожим морковь и поправляем заборы. А на утро все встают измученные и даже морковь толком сажать не могут. Почему-то теперь всем нам трудиться приходиться больше, а моркови от этого не прибавляется».
И некоторые предложили снова вернуться к старому обычаю с большой общей кучей.
— Лучше мы будем кормить нескольких совсем ленивых нахлебников, чем вечно мучиться с этими обменами да охранами да починкой заборов!
Но богатые возразили:
— Нет уж, возвратиться к прежним обычаям, это значит, потворствовать тунеядству. Тогда все захотят жить за чужой счет, и никто не будет сажать морковь, и мы все околеем с голоду!
— Да нет же, – настаивали другие. – Большинству слишком скучно лежать весь день на брюхе и бить баклуши. Таких лентяев совсем немного. Сажать морковь — это тоже удовольствие.
—
Нет, – сказали самые богатые, –
Сажать морковь — это не удовольствие.
Удовольствие — есть морковь.
Можете делиться своей морковью с
лентяями, если хотите. А мы, как бы там ни
было, ломать заборы не будем!
— Нуу, – протянули среднебогатые, – если совсем богатые нас не поддержат, то лучше нам свои заборы тоже оставить, не так у нас и много, чтобы делиться с лентяями.
И среднеленивые сказали:
— Да, Если станем делиться только мы, то всем не будет хватать, тогда мы не согласны. Лучше мы свои заборы оставим.
Так на этот раз ничего и не вышло. И, хотя, в общем, все понимали, что теперь у всех стало больше работы, а моркови не прибавилось, они просто не могли вернуться к прежнему обычаю.
Вместо этого произошло кое-что другое. Некоторые из тех, у кого не было больших морковных полей, пришли к богатым и сказали:
— Послушайте, если вы мне будете давать каждый день несколько морковок, то я за это буду следить за вашими кучами.
А другие подхватили идею и предложили:
— Кто даст мне моркови, тому я поправлю забор!
А третьи пошли по домам и стали говорить:
— Дайте мне несколько своих морковок, и я пойду их за вас обменяю, если вы мне разрешите каждую пятую морковь оставлять себе.
Так продолжалось какое-то время, и потом кое-кто почесал себе затылок и сказал:
— Вообще-то, у меня сейчас должно было бы оставаться больше времени, но теперь мне приходится сажать еще больше моркови, чтобы платить починщикам заборов, ночным сторожам и морковным менялам!
И снова некоторые предложили вернуться к старым временам и снести заборы. Но, странным образом, теперь против были не только самые богатые, но и самые бедные:
— Вы хотите отнять у нас работу! – кричали починщики заборов.
— На что мы будем жить? – кричали ночные сторожа.
— А нам что, с голоду умирать? – кричали морковные менялы.
Вот так и осталось все по новому обычаю.
Почему вон тот смотрит на меня с таким
недоверием?
Он
боится меня?
Почему же он боится
меня?
Он думает, я могу ему
что-то сделать?
Почему он думает, я
могу ему что-то сделать?
Я ведь никому ничего не
делаю!
Я ничего никому не
делаю, если только мне ничего не делают!
И если он думает, я
могу ему что-то сделать, то только потому, что
знает:
Я всегда так делаю, если кто-то делает это
мне.
Значит: он хочет мне что-то сделать!
Тогда уж лучше я сам
пойду дам ему в челюсть,
чтобы он мне уже ничего
не смог сделать.
Ай! Его кулаки покрепче моих. И вот я на земле.
Я так и думал, что он хочет мне что-то сделать!
Мы
мирная страна
и ни на кого не нападаем.
Если только не нападают на нас.
Тому, кто не собирается
нападать на нас,
незачем нас боятся.
А кто ищет от нас защиты,
тот доказывает этим,
что он нас боится.
А кто нас боится,
Тот доказывает этим,
что он собирается
напасть на нас.
Поэтому совершенно ясно,
что мы должны нападать на каждого,
кто пытается занять оборону.
На планете Хортус жили яблочные люди, сливовые люди, грушевые люди и малиновые люди. Яблочники питались яблочным пюре, яблочным компотом, яблочным повидлом и яблочными пирогами. Сливники питались сливовым пюре, сливовым компотом, сливовым повидлом и сливовым пирогом. Так же питались и грушевники и малинники.
Так продолжалось какое-то время, пока однажды грушевникам вконец не надоело вечно есть одно грушевое повидло. И один из них сказал:
— Знаете что? Давайте станем разбойниками!
— Разбойниками? А что это?
— Все очень просто: мы незаметно подкрадемся ночью к сливникам и, пока те спят, нападем на них и побьем. А потом наберем столько слив, сколько сможем унести, и убежим. И наедимся, наконец, хоть раз сливового пюре и сливового повидла, сливового компота и сливовых пирогов!
— Здóрово! Вот будет веселье!
И они подкрались к деревне сливников и, пока те спали, напали на деревню, ворвались в жилища и избили их. Потом набрали слив, сколько смогли унести, и убежали.
Сливники были в ужасе и сильно горевали:
— Что это было? Такого еще никогда не видывали!
— Может быть, грушевые люди сошли с ума? Нужно послать к ним Сливовую Косточку!
Дело в том, что старая Сливовая Косточка умела готовить из сливовых косточек масло, которым она лечила все болезни, кроме перелома ног.
И отправилась Сливовая Косточка с горшочком своего масла в путь.
Но вечером она пришла обратно.
— Они не хотят, чтобы я их лечила, – сказала она. – Они намяли мне бока и прогнали.
— Вот горе! Что же нам теперь делать?
— Раз они не хотят лечиться, значит, они не больные, а наглые. Мы должны их наказать!
— Правильно! Так и сделаем! Мы нападем на них и отнимем груши. Так будет справедливо!
Все громко поддержали это решение, пытаясь перекричать друг друга. И только Сливовая Косточка озабоченно качала головой.
И вот, сливники вступили на тропу войны, напали на грушевников и побили их. Потом набрали груш, сколько могли унести, и сбежали.
— А что вы будете делать, если они завтра утром снова на нас нападут? — задала вопрос Сливовая Косточка.
Все начали тут взволнованно кричать, но молодой Черенок сказал:
— А мы выставим вокруг деревни охрану с длинными кольями, они придут — и мы побьем их.
Так они и сделали, и когда через пару дней снова появились ночью грушевники, то им здóрово досталось.
— Ну, что я говорил! Как мы им задали! Теперь-то они не скоро осмелятся напасть на нас.
— Ладно, ладно. Но знаешь что: мы уже две недели всеми ночами сторожили деревню, а днем спали. За это время мы съели все наши сливовые пироги и все наше сливовое повидло, и у нас даже не было времени, чтобы что-то готовить или печь.
— Тогда вам каждый должен что-нибудь дать, вы ведь за всех здесь сторожили!
И все сливовые люди дали охранникам, кто что мог, а Корешку досталось больше всех.
— Я же должен обо всех заботиться! На мне ответственность!
Но спустя какое-то время начали сливовые люди роптать. Раньше всегда всего как раз хватало на всех. Теперь же, когда молодежь стояла на страже вместо того, чтобы ухаживать за сливовыми деревьями, чтобы готовить и печь, на всех уже не хватало.
— Да, – сказал Корешок, — а кто виноват, что нашей молодежи вместо того, чтобы работать, приходится стоять на страже? Грушевники! Вот, пусть они за это и заплатят!
И он повел своих людей на деревню грушевников. Но те тоже выставили охрану, и на участке между деревнями произошло страшное побоище, и сливовые люди так и не смогли добраться до грушевых.
Тогда Черенок сказал:
— Нужно сплести сети и набросить их на грушевых охранников. Тогда нам удастся их победить и разграбить деревню!
Пришлось всем сливникам плести сети, и на этот раз набег удался.
Гордо возвращался Черенок во главе своих войск, а каждый молодой человек нес на плечах по мешку груш. Черенок тоже кое-что нес. Ответственность.
Черенок велел высыпать груши в одну большую кучу посреди деревни, потом разделил эту кучу на три поменьше и сказал:
— Вот так. Одну кучу разделим между всеми жителями деревни, чтобы всем хватило еды. Одну кучу разделим между моими солдатами, потому что они так храбро сражались. А одну кучу возьму я, потому что я несу за все ответственность.
Все стали тут ликовать и хлопать Черенка по плечу. Только старая Сливовая Косточка озабоченно покачала головой и сказала:
— А если и они теперь сплетут сети, грушевники?
— А я и это предусмотрел! Мы построим стену вокруг деревни, и тогда они уже никогда не смогут напасть на нас.
И вот пришлось сливовым людям строить вокруг деревни стену.
Грушевники, однако, не хотели признавать свое поражение. И когда их разведчики доложили, что сливники строят стену вокруг своей деревни, грушевые люди тоже построили стену — вокруг своей. И сплели сети, чтобы ловить охранников. А кроме того, соорудили лестницы, чтобы перелазить через стену сливников. И однажды ночью они напали с этими лестницами на сливовую деревню и разграбили ее.
— Довольно с нас! – сказал тогда Черенок. – Мы должны, в конце концов, преподать этим гнилым грушам урок, от которого они долго не оправятся. – И он приказал сливовым людям построить большую башню на колесах, чтобы потом подкатить ее к стенам грушевой деревни и метать сверху огонь на дома грушевников. Но тем временем грушевые люди построили огромную катапульту, с помощью которой они хотели разрушить стены сливовой деревни.
И вот, однажды ночью войско сливовых людей подкралось к грушевой деревне, а войско грушевых людей подкралось к деревне сливовых. А так как ночь тогда была темной и туманной, оба войска прошли, не заметив друг друга. Когда сливники устанавливали свою башню напротив стены грушевников, Черенок взобрался на эту башню и гаркнул: «Открывайте ворота и сдавайтесь, или мы сожжем всю вашу деревню!»
И, так как войско грушевников покинуло деревню, ее жители открыли ворота и впустили сливовников. Когда же уже грушевники ставили катапульту перед стенами сливовой деревни, их предводитель написал на листке бумаге послание: «Сдавайтесь, или мы разрушим всю вашу деревню!» И обернув листком камень, перебросил его через стену. И, так как вóйска сливников тоже не было в деревне, ее жители открыли ворота и впустили грушевников.
Но только хотели войска приняться за грабеж, как обнаружили, что грабить-то уже нечего. Были только горшочек повидла, пара засушенных пирогов да остатки прокисшего компота.
— Ничего не осталось, – сказали грушевники сливовым солдатам. – У нас не было времени готовить и ухаживать за деревьями, все силы ушли на войну.
— Черт! – выругался предводитель грушевых солдат и повернул назад.
— Проклятье! – выругался Черенок и направил свое войско восвояси. На рассвете войска встретились на поле между деревнями и с горькой досады затеяли резню. Не бились только полководцы. Они стояли, каждый на своем возвышении, злобно смотрели друг на друга и думали о чем-то своем.
Увидев, что войска уже достаточно навоевались, они скомандовали отход, и солдаты вернулись домой.
На следующий день Черенок созвал сливников и объявил:
— Мы должны как можно скорее вернуться к работе и состряпать пару сливовых пирогов. Мы должны печь быстрее них, чтобы первыми приготовиться к следующей битве.
Но тут его перебила Сливовая Косточка:
— Ничего не выйдет: больше не осталось слив, потому что о деревьях никто не заботится. Все сливы осыпались и сгнили. И муки тоже не осталось. И вообще, больше так продолжаться не может. Что толку в том, что мы грабим друг друга? Чтобы всем иметь вдоволь еды, каждый должен целый день работать, и грушевники и мы тоже. От разбоя ни груши, ни сливы не вырастут. Мы должны заключить с грушевниками мир!
И с ней согласились все сливники, которые хотели снова, наконец, ухаживать за сливами и варить компот.
Только Черенок был недоволен. Ведь без войны он не сможет командовать и нести ответственность, без войны не будет добычи, от которой он мог бы ухватить бóльшую часть.
Он отправился в деревню к малинникам и сказал им:
— Слушайте. Грушевникам нечего есть, у них все ушло на войну. Поэтому есть серьезная опасность того, что вы будете следующими, кого начнут грабить грушевники!
Малинники почесали затылки и сказали:
— Но мы же им ничего не сделали!
— Ну и что, – сказал Черенок. — Они разбойники и охотятся за добычей везде, где можно ее заполучить.
— Это ужасно! — расстроились малинники. – Что же нам теперь делать? Мы ведь ничего не смыслим в военных делах.
— Зато мы смыслим! – сказал Черенок. – У меня предложение: вы даете нам пару кадок малины — у нас сейчас как раз временные трудности с фруктами, — а мы поможем вам справиться с грушевниками.
— Ладно, – согласились малинники, – что нам еще остается …
Черенок же вернулся в сливовую деревню, и сказал сливникам:
— До нового урожая почти целый год! Чем вы будете питаться все это время? Если мы заключим мир, то будем весь год голодать. Но если мы объединимся против грушевников с малинниками, то стребуем с них малину.
— Правильно! – закричали молодые люди, которые уже привыкли к войне. – Воюем мы лучше, чем за деревьями ухаживаем.
Остальные сливники почесали затылки и тоже согласились с Черенком:
— Целый год голодать — кто такое выдюжит? — Только Сливовая Косточка тревожно покачала головой.
Тем временем, однако, полководец грушевников объединился с яблочниками. И все началось с начала: малинникам и яблочникам тоже пришлось сооружать вокруг своих деревень стены, плести сети, делать лестницы, катапульты, осадные башни и к тому же отдавать половину фруктовых запасов своим защитникам. И когда закончился тот год, на всей планете больше нечего было ни есть, ни грабить.
Тогда Сливовая Косточка созвала всех женщин планеты — а это было возможно, ведь там всего-то было четыре деревни — и сказала им:
— Так дальше нельзя. От войны и разбоя не растут ни сливы, ни малина, ни яблоки, ни груши. Кто-то должен и работать, иначе не станет и добычи. А так как всего как раз хватает, только когда работают все люди, то мы вообще не можем позволить себе грабить! Сети, лестницы, катапульты, стены, осадные башни — их в рот не положишь!
— Правильно! – подхватили женщины.
— Тогда скажите своим мужьям, чтобы они пожали друг другу руки и как можно скорее возвращались к садам. Иначе мы все умрем с голоду!
— Хорошо! – поддержали женщины.
И так было достигнуто соглашение, мужчины пожали друг другу руки, пробормотав извинения и пообещав, что такое впредь не повторится, и на планете Хортус снова наступил мир. Уже через каких-нибудь два-три года стало опять вдоволь еды, Сливовая Косточка посылала в другие деревни горшочки со сливовым повидлом, а женщины из других деревень слали яблочные пироги, грушевое пюре и малиновый компот.
И потому, что так долго царил мир, у людей было время подумать и кое-что выдумать. Так, кто-то изобрел яблокосрыватель, которым можно было рвать яблоки, не залезая на деревья, кто-то вырастил малиновый куст без колючек, кто-то выдумал приспособление, с помощью которого можно легко вынимать из слив косточки, а кто-то — специальный нож, чтобы чистить груши.
— Прекрасно! – радовались женщины. – Теперь всем можно работать чуть больше половины дня, и все равно будет достаток.
Но однажды снова возник Черенок и сказал сливникам:
— Так не годится — полдня бока отлеживать только потому, что благодаря новому косточковыдавливателю можно меньше работать. А что, если нападут грушевники и заставят полдня работать на них? Они изобрели специальный нож для очистки груш. Это таит в себе большую опасность: раз им теперь не нужно весь день работать, чтобы прокормить себя, значит, у них есть время строить новые осадные башни и катапульты! Так что нельзя нам полдня тратить на забавы да болтовню — благодаря нашему косточковыдавливателю у нас теперь есть время подумать об обороне. Вместо того, чтобы всем работать по полдня, лучше пусть половина из нас весь день работает, а половина строит катапульты и упражняется. Ведь мы сейчас наконец-то можем позволить себе содержать постоянную армию. Только так можно застраховаться от того, что снова грушевники нападут на нас и в конце концов превратят в своих рабов!
И все уж было началось с начала, если бы не…
…если бы не поднялась все та же Сливовая Косточка и у всех на глазах не врезала бы Черенку. Да так, что он бесшумно опустился наземь и больше не говорил ни слова.
Двое ожесточённо боролись друг с другом. Один был высок, другой был толст, один был тяжёл, другой — вынослив, один был силён, другой — отчаяно смел.
Силач свернул Отчаянному нос. И почувствовал: у него есть нос, как и у меня.
Отчаянный сломал Силачу рёбра. И почувствовал: эти рёбра трещат так же, как мои.
Силач выдавил Отчаянному глаз. И почувствовал: этот глаз так же нежен и чувствителен, как мой.
Отчаянный наступил Силачу на живот. И почувствовал: этот живот такой же мягкий, как и у меня.
Силач стиснул Отчаянному горло. И почувствовал: ему необходим воздух для дыхания, как и мне'.
Отчаянный двинул Силачу кулаком под ложечку. И почувствовал: его сердце бьётся так же, как мое.
Когда же оба они упали на землю и не смогли больше подняться, то каждый подумал: «Да он совсем такой же, как я». Но пользы от этого им уже было немного.
Однажды
армейский инструктор объявил новобранцам: - Итак,
сегодня мы учимся рукопашному бою один на один. В
случае реальной опасности это вам очень
пригодится!
- Ну, - подал голос новобранец Балабан, - если дело действительно дойдет до борьбы один на один, то не могли бы Вы показать мне этого одного? Может быть, мне удастся с ним договориться по-хорошему?
Великая марсианская война прекратилась.
Устало и печально плелись домой светло-розовые гнуффы. "Впредь не быть войне никогда!" - стонали они. Они проиграли войну.
Устало и печально плелись домой и бледно-лиловые мофферы. "Впредь не быть войне никогда!" - стонали они. Хотя они выиграли эту войну.
А на поле битвы лежало почти столько же убитых мофферов, сколько и гнуффов, и ужас сколько зеленой крови было пролито. Верховный Президент гнуффов и Великий Король мофферов встретились у пограничной реки и заключили друг с другом договор. "Больше никогда не должно быть войны между гнуффами и мофферами", - пообещали они друг другу. И в обеих странах отметили праздник мира.
"Генерала на пенсию!" - кричали гнуффы во время праздника.
"Маршала в отставку!" - восклицали мофферы во время торжества.
"Пусть солдаты сажают землянику!" - кричали гнуффы.
"Пусть солдаты шьют брюки!" - восклицали мофферы.
Но тут генерал гнуффов сказал: "Так нельзя. Если у нас больше не будет ни генерала, ни солдат, то мофферы скоро снова на нас нападут. Мы должны иметь сильную, бдительную армию, чтобы никогда больше не было войны!"
И маршал мофферов сказал: "Так нельзя. Если гнуффы увидят, что у нас больше нет армии, то сразу захотят нам отомстить за проигранную войну. Поэтому нам нужны солдаты и маршал".
"И то верно", - быркнули гнуффы.
"Что прав, то прав", - мымкнули мофферы.
Потом все разошлись по домам и взялись за работу - гнуффы в свои башни, а мофферы в свои норы.
Генерал гнуффов говорил про себя: "Я не хочу, чтобы опять была война, но если я не покажу себя настоящим генералом, меня отправят-таки на пенсию". И он доложил Верховному Президенту: "Нашей армии нужно больше мечей, чтобы на нас снова не напали. Я прошу Вас не отменять высокие налоги, чтобы мы могли купить у кузнецов больше мечей". И Верховный Президент так и сделал.
А кузнецы говорили про себя: "Мы не хотим, чтобы опять была война, но, продав больше мечей, мы сможем позволить нашим детям престижное образование".
А подмастерья в кузницах говорили про себя: "Мы не хотим, чтобы опять была война, но, если мы откажемся делать мечи, наши мастера вышвырнут нас с работы, и тогда нашим детям будет нечего есть".
А маршал мофферов говорил про себя: "Я за мир, но, если я не покажу себя настоящим маршалом, меня отправят-таки в отставку". И он сказал Великому Королю мофферов: "Я слышал, гнуффы закупают для своей армии мечи. Я прошу Вас повысить налоги, чтобы мы могли увеличить армию". И Великий Король повысил налоги, и армия увеличилась.
А мофферские крестьяне сказали про себя: "Мы за мир, но если мы не продадим армии картофель, то не сможем выплатить новые налоги".
А портные сказали про себя: "Мы за мир. Но чем больше армия, тем больше обмундирования мы сможем продать".
А те, кто делал копья, сказали: "Мы за мир, но чем больше армия, тем больше копий мы сможем продать".
Случилось так, что один гнуффский изобретатель открыл яд, страшно сильный яд. Но для гнуффов яд был совершенно безвреден, а для мофферов смертелен. "Я ни кому не хочу делать ничего плохого", - сказал про себя изобретатель, но если я оставлю свое изобретение при себе, я не смогу оплатить счет молочницы". И он написал книгу о том, как можно производить этот яд.
И случилось так, что один мофферский профессор открыл, как можно сделать бомбу, которая могла бы уничтожить на земле все, но для мофферов была абсолютно безопасна, потому что мофферы жили в норах. "Я никому не желаю зла", - сказал про себя профессор, " но я должен объявить о своем изобретении, иначе все подумают, что я ничего не понимаю в своей науке". И он написал книгу о том, как можно создать бомбу.
Услыхав про это маршал мофферов сказал Великому Королю: "Мы действительно должны сделать эту бомбу, потому что я слышал, что у гнуффов есть ужасный для нас яд".
А генерал гнуффов сказал своему Верховному Президенту: "Мы действительно должны произвести этот яд, потому что я слышал, что у мофферов есть опасная для нас Бомба".
И так начали готовить яд...
...и создали бомбу.
И гнуффы сделали огромный шприц, из которого можно было выпрыснуть яд на мофферов.
И мофферы сделали огромный воздушный шар, который мог перенести бомбу к гнуффам.
Тогда Верховный Президент гнуффов сказал в одной своей речи: "Теперь уже никогда не может быть войны, потому что мы хотим мира, а мофферы никогда не осмелятся пойти на нас, потому что у нас есть страшный яд".
И Великий Король мофферов сказал в одной своей речи: "Теперь всегда будет мир, потому что мы не хотим войны, а гнуффы никогда не отважатся напасть на нас, потому что у нас есть ужасная бомба".
Но однажды кузнецы-гнуффы сказали: "У нас не хватает железа на мечи, плуги, косы и телеги. Нужно отправляться на Железный остров - добывать железо".
И кузнецы-мофферы тоже сказали: "Нужно больше железа для наших копий, телег, плугов, и кос. Нужно привезти железо с Железного острова".
И послали гнуффы на Железный остров корабль...
...и мофферы тоже послали корабль на Железный остров.
Когда корабли возвратились, моряки дома рассказали, что и другие тоже привезли себе железо с Железного острова.
"Мофферы отнимают у нас железо!" - написала одна гнуффская газета.
"Гнуффы хотят присвоить все железо себе!" - сообщала одна мофферская газета.
Наверное, все было немного преувеличено, но все знают, что газеты, которые пишут о волнующих событиях, продаются лучше тех, которые пишут, что все не так уж плохо и что нужно сначала посмотреть, а хватит ли вообще железа на всех. И потом, газетчики, как и все остальные, хотели зарабатывать деньги.
И так гнуффы снова стали бояться мофферов, а мофферы гнуффов.
"Мы должны держать Железный остров в своих руках", - поговаривали некоторые гнуффы, - "иначе не может быть мира".
"Железный остров должен принадлежать нам", - поговаривали некоторые мофферы, - "иначе опять быть войне!"
"Если у нас не будет железа на плуги, нам нечего будет есть", - поговаривали некоторые гнуффы, - и тогда нам никакой страшный яд не поможет!"
"Если у нас не будет железа, настанет голод", - поговаривали некоторые мофферы, - "и тогда нам никакая огромная бомба не поможет".
И гнуффы послали на Железный остров военный корабль.
И мофферы послали на Железный остров корабль.
И так как сражение не выявило победителя...
...послали гнуффы еще один военный корабль...
...и мофферы послали еще один корабль.
"Мы не должны позволить им строить военные корабли!" - сказал генерал гнуффов и захватил со своими войсками корабельную верфь мофферов.
"Мы не должны давать им строить корабли", - сказал маршал мофферов и захватил со своими войсками корабельную верфь гнуффов.
"Они напали на нас!" - закричали гнуффы.
"Они нас захватили!" - закричали мофферы.
"Мы хотели мира," - сказал генерал гнуффов, - "но теперь больше ничто не поможет. Мы должны выпрыснуть на них яд прежде, чем они сбросят на нас бомбу!"
"Мы не желали войны!" - сказал маршал мофферов, - "но теперь слишком поздно. Мы должны сбросить на них бомбу прежде, чем они выпрыснут на нас яд!"
И наполнился ядом шприц, и стартовал воздушный шар с бомбой.
"Теперь с ними покончено!" - сказали гнуффы.
"Теперь с ними покончено!" - сказали мофферы.
"И с нами тоже!" - сказали гнуффы при виде медленно поднимающегося шара.
"И с нами тоже!" - сказали мофферы при виде появившегося на горизонте шприца.
"Наверное, мне все-таки не следовало открывать яд!" - сказал изобретатель.
"Наверное, мне все-таки не следовало изобретать бомбу!" - сказал профессор.
"Наверное, нам все-таки не следовало делать мечи!" - сказали кузнецы.
"Наверное, нам все-таки не следовало делать копья!" - сказали копейные мастера.
"Наверное, нам все-таки не следовало шить обмундирование!" - сказали портные.
"Наверное, нам все-таки не следовало поставлять картофель!" - сказали крестьяне.
"Наверное, нам все-таки не следовало преувеличивать!" - сказали газетчики.
"Наверное, нам все-таки следовало больше придерживаться правды!" - сказали редакторы журналов.
"Наверное, нам все-таки не следовало становиться солдатами!" - сказали солдаты.
"Наверное, нам все-таки следовало отправить генерала на пенсию!" - сказали гнуффы.
"Наверное, нам все-таки следовало отправить маршала в отставку!" - сказали мофферы.
На этом чуть было и не закончилась история.
Но тут один гнуфф сказал своим друзьям: "Себя нам уже не спасти. А мофферы - они были ничем не дурнее и подлее нас". И они взобрались на шприц с ядом и накрыли его собой прежде, чем он выпустил свое содержимое.
И пара мофферов сказали друг другу: "Теперь придется нам лезть наверх из-за нашей тупости. Пусть гнуффы знают, что была пара и приличных мофферов". И они подтянулись на канатах, и взобрались на шар, и взорвали бомбу прежде, чем она упала на гнуффов.
"Нас спасли мофферы!" - вскричали в удивлении гнуффы, заметив, что бомба их не тронула.
"Гнуффы пожертвовали собой ради нас!" - ошарашено прошептали мофферы, заметив, что яд не достал до них.
Тогда выпустили все из рук мечи и копья, сели на землю и простонали: "И все-таки обошлось". И многие заплакали от облегчения.
Тогда отправили они и генерала и маршала на пенсию, а также и Верховного Президента и Великого Короля и сказали: "Теперь-то должны мы, наконец, поумнеть!"
У одного мужчины был раб. Раб делал за него всё: мыл, причесывал его, готовил ему пищу и кормил его с ложки. Раб писал за хозяина письма, чистил башмаки, штопал носки, рубил дрова и топил печь. Если хозяин на прогулке видел малину, раб собирал её и кормил ею хозяина.
Чтобы раб не убежал, хозяин держал его на цепи. Ему приходилось держать его на цепи днем и ночью и везде водить за собой, иначе бы раб сбежал. В другой руке у хозяина всегда была плётка. Если раб тянул цепь на себя или дергал её, хозяин бил его. Если после этого у раба болели руки и он был без сил от побоев, хозяин ругал и раба, и его цепь и вообще всё на свете.
Иногда хозяин вспоминал о временах, когда он был молодым и у него ещё не было раба. В те времена он мог свободно бродить по лесу, собирать малину и не тащить за собой на цепи раба. А сейчас он не мог даже в туалет сходить спокойно. Во-первых, потому, что раб мог в это время убе-жать, а во-вторых, кто бы тогда вытирал ему попу? Ведь у него самого руки были заняты цепью.
Однажды, когда он проклинал всё на свете, один знакомый сказал ему:
- Ну хорошо, если все так ужасно, почему ты не отпустишь раба на свободу?
- Да, - сказал хозяин, - а вдруг он меня убьёт?
Но втайне о мечтал о
свободе.
А раб, он тоже мечтал о свободе? Нет, он уже давно перестал думать об этом. Он мечтал теперь только о том, чтобы самому повелевать и водить своего хозяина за собой на цепи, бить его плеткой и заставлять его вытирать свою попу. Об этом он мечтал.
Путешествия муллы Ходжи Насреддина привели его как-то в одну деревню, знаменитую тем, что ее жители очень хорошо умели считать. Насреддин остановился в доме одного крестьянина и на другой день обнаружил, что в деревне не было колодца. Утром в каждом дворе навьючивали кувшинами для воды одного-двух ослов, гнали их до ручья, что в часе пути от деревни, наполняли кувшины и везли их назад, расходуя на это еще один час.
- А хорошо бы было иметь воду в самой деревне? - спросил Ходжа крестьянина, у которого жил.
- Ах, еще как хорошо! - ответил крестьянин. - Из-за воды я теряю каждый день два рабочих часа, потому что у меня заняты осел и мальчик-погонщик. В год получается 1460 часов, если считать осла и мальчика за одно. Если бы осел и мальчик работали это время на поле, я бы, например, мог возделывать еще целое тыквенное поле и собирать каждый год на 457 тыкв больше.
- Похоже, ты все хорошо рассчитал, - удивился Хаджа. - Но почему бы не прорыть канал, чтобы подвести воду к деревне?
- Все не так просто, - ответил крестьянин. - Посредине стоит холм, который нужно снести. Если я своих мальчика и осла вместо того, чтобы посылать за водой, отправлю рыть канал, то им, если работать ежедневно по 2 часа, понадобится на это 500 часов. Я же проживу еще всего лет 30, так что мне дешевле посылать их за водой.
- Это верно, но зачем браться за канаву одному? Ведь в вашей деревне много семей.
- Правильно, - сказал крестьянин, - нас ровно 100 семей. Если бы каждая семья выделила на два часа по мальчику и ослу, то канал был бы готов через пять лет. А если бы они работали каждый день по 10 часов, то через год.
- Почему же ты тогда не поговоришь со своими соседями и не предложишь прорыть канал вместе?
- Ну, если мне нужно обсудить с соседом важный вопрос, то я его приглашаю к себе в дом, угощаю чаем и халвой, говорю с ним о погоде и прогнозах по поводу будущего урожая, да еще о его семье, о сыновьях, дочерях и внуках. Потом распоряжаюсь, чтобы накрыли для него стол, а после еды опять чай, он спрашивает о моем хозяйстве и семье, и потом мы не спеша переходим к делу. Так проходит целый день. Так как нас в деревне 100 семей, мне придется разговаривать с 99 их главами. Ты ведь согласен, что я не могу проводить подряд 99 дней за этими разговорами, иначе все мое хозяйство развалится. Я мог бы в лучшем случае приглашать к себе по одному соседу в неделю. Так как в году 52 недели, то пройдет почти два года, пока я переговорю со всеми своими соседями. Насколько я знаю своих соседей, они все согласятся, что лучше иметь воду в деревне, они ведь умеют считать. И насколько я их знаю, каждый пообещает помочь, если и другие будут помогать. Итак, через два года мне опять придется начать все сначала: приглашать всех соседей и говорить, что остальные тоже согласны помочь.
- Хорошо, - сказал Ходжа, - но ведь
через четыре года вы бы, наконец, приступили к
работе. А на следующий год у вас бы все было
готово!
- Тут есть еще одна трудность, - сказал крестьянин.
- Ты согласен, что когда канал будет выкопан, то
каждый оттуда сможет таскать воду, все равно,
участвовал он в работе или нет.
- Правильно, - согласился Ходжа. - Даже если сильно захотеть, все равно нельзя прокараулить канал, учитывая его длину.
- Вот именно, - сказал крестьянин. - Каждый, кто будет уклоняться от участия в работе, получит те же блага, что и другие, но без лишних хлопот.
- Это возможно, - согласился Ходжа.
- Поэтому любой из нас, кто умеет считать, попытается уклониться. То осел захромает, то у мальчика начнется кашель, то жена заболеет, и понадобятся осел с мальчиком, чтобы привести врача. А считать у нас умеет каждый, и каждый попытается улизнуть. А так как все знают, что другие будут уклоняться, то никто и не пошлет своего мальчика или осла на работу. И рытье не начнется вообще.
- Что ж, должен признать, твои рассуждения звучат очень убедительно, - сказал Ходжа. Он еще немного подумал и вдруг воскликнул:
- А ведь я знаю одну деревню по ту сторону гор, где была та же проблема, что и у вас. Но у них вот уже двадцать лет есть канал!
- Ну да, - сказал на то крестьянин, - они ведь считать-то не умеют!
На другой планете или в другое время было как-то две страны, которые назывались Там и Сям. Были и другие страны, вроде Около и Далеко, но это — история о Там и Сям.
Однажды перед своими гражданами выступил Верховнейший главнокомандующий Тама. Он сказал, что страну Там притесняет Сям и что тамцы больше не могут спокойно смотреть на то, как Сям напирает и теснит своими границами Там.
«Они расположились так близко к нам, что нам теперь и чихнуть негде! — кричал он. — Нам и пальцем пошевелить нельзя. Они не хотят ни капли подвинуться, ни хоть чуточку посторониться, дать нам хоть кроху пространства. И уж коли они не хотят добровольно, то придется нам их заставить.
Мы не хотим войны. Что до нас, так пусть всегда будет мир. Но, к сожалению, от нас это не зависит. Если они против того, чтобы отодвинуть от нас свою границу, значит, они принуждают нас к войне. Но мы не позволим принудить себя к войне. Никогда! Мы не позволим, чтобы они вынудили нас принести в жертву своих лучших сынов, сделать вдовами наших женщин, осиротить наших детей! Для этого нам нужно сломить мощь Сяма прежде, чем они заставят нас начать войну. А потому, мои сограждане, чтобы сохранить наши жизни, чтобы защитить мир, чтобы спасти наших детей, я, здесь и сейчас, официально объявляю государству Сям войну!»
Ошарашенные тамцы посмотрели сначала друг на друга. Потом на Верховнейшего главнокомандующего. Потом они посмотрели на оцепившие площадь отряды специального назначения, сверкающие касками и ощетинившиеся лазерами, и встретили сообщение бурными овациями и возгласами: «Да здравствует Верховнейший главнокомандующий! Долой сямцев!»
И началась война.
Через несколько дней тамская армия перешла границу. Зрелище было впечатляющее. Бронемашины были похожи на гигантских рыб-драконов. Они подминали под гусеницы все, что встречалось им на пути. Пушки могли выстреливать гранаты, разорвавшие что угодно, и отравляющие газы, убивавшие все. Каждая оставляла позади себя стометровую полосу смерти.
Перед ними лежал цветущий лес, позади было ничто. Там, где пролетали самолеты, небо темнело, и стоявшие под ними бросались на землю, закрыв лицо руками, в ужасе от одного только грохота. А где падала их тень, туда же падали и их бомбы. Между гигантскими самолетами в небе и бронемашинами на земле жужжали тучи вертолетов, словно маленькие злобные комары. Солдаты же были похожи на боевых роботов, в своих защитных костюмах, делавших их неуязвимыми для пуль, газа, яда и вирусов. В руках они держали тяжелые боевые машины, рассеивавшие смертельные снаряды, или лазеры, грозившие расплавить все, что угодно.
Так продвигалась непобедимая тамская армия, готовая безжалостно уничтожить любого врага. Но странным образом, враг ей не встречался.
В первый день армия углубилась на десять километров во вражескую территорию, во второй — на двадцать. На третий день она форсировала широкую реку. Повсюду ей встречались лишь обезлюдевшие деревни, убранные поля, абсолютно голые заводы, пустые склады. «Они прячутся, и когда мы пройдем мимо, они нападут на нас из-за спины!» — рычал Верховнейший главнокомандующий. — Проверяйте каждый стог и каждую навозную кучу!»
Солдаты обыскивали навозные кучи, но находили только груды документов: удостоверения личности, справки о прививке, свидетельства о зачислении в вузы, справки о правах на льготы по оплате абонемента за пользование радио, справки об уплате налога на содержание собак и тысячи других бумаг. И изо всех удостоверений были выдраны фотографии. Что это должно было означать, не мог объяснить никто.
Большие затруднения вызывали дорожные указатели. Они или были скручены, или повернуты в противоположном направлении, или закрашены, но некоторые показывали верно, так что нельзя было с уверенностью полагаться на то, что все они были ошибочны. То и дело солдаты сбивались с пути, терялись целые роты, вводились в заблуждение дивизии, и какой-нибудь оказавшийся в одиночестве генерал то и дело посылал во все направления мотоциклистов, чтобы отыскать своих солдат. Верховнейший главнокомандующий тотчас вынужден был мобилизовать всех тамских топографов и учителей географии, чтобы правильно разметить захваченную местность.
На четвертый день своего похода тамская армия взяла первого пленного. Но это был не военный, а простой гражданский, которого нашли в лесу с корзиной для грибов. Верховнейший главнокомандующий приказал его лично привести к себе на допрос. Пленный сказал, что его зовут Иваном Кузнецовым и он по профессии собиратель грибов. Свой паспорт, дескать, он потерял, и где находится сямская армия, не знает.
В течении нескольких следующих дней тамцы захватили уже несколько тысяч гражданских лиц. Всех звали Иванами или Марьями Кузнецовыми, и ни у кого не было документов. Верховнейший главнокомандующий кипел от гнева.
Наконец, тамская армия взяла первый большой город. Кругом можно было видеть, как рисовали на стенах названия улиц. Но для этого пришлось прежде поручать разведке достать планы города. Естественно, в спешке совершалось множество ошибок, и некоторые улицы назывались по левую сторону не так, как по правую, а в конце — не так, как в начале. Роты постоянно блуждали в поисках чего-то по городу во главе с ругающимся сержантом, мявшим в руках план города. Вообще в городе не работало ничего. Не работали электростанции, горгаз, телефон.
Верховнейший главнокомандующий немедленно приказал объявить всем, что бастовать запрещалось и каждый должен выйти на работу. Люди действительно пошли на заводы и в учреждения, но все равно ничего не работало. Когда подходили солдаты и спрашивали, почему никто не работает, им отвечали, что, мол, нет инженера, или нет мастера, или нет директорши.
Но как было найти директоршу, если всех звали Марьями Кузнецовыми?
Верховнейший главнокомандующий приказал оповестить, что все, кто не называет своего настоящего имени и звания, будут расстреляны. Сямцы сменили свои фамилии Кузнецовых на другие, но толку от того было не много.
Чем дальше внедрялась армия вглубь страны, тем больше трудностей возникало. Солдаты уже не могли себе нигде раздобыть свежей еды, приходилось все завозить из Тама. Железная дорога не работала, железнодорожники то околачивались без дела, то бессмысленно катали туда-сюда локомотивы. Проводники все никак не могли поделить между собой вагоны, а что-то смыслившие в этом начальники, естественно, куда-то исчезли. Никто не мог их найти.
Солдат никто не трогал. Поэтому вскоре они стали неосмотрительны, разъезжали в открытых защитных касках и болтали с местными жителями. А сямцы, укрывавшие съестное от продразверсточных отрядов, делились своими крохами с отдельными солдатами или меняли свежий салат и домашние пироги на осточертевшие военным консервы, которых у тех было предостаточно.
Узнав об этом, Верховнейший главнокомандующий впал в бешенство и запретил всем солдатам покидать свои места расположения за исключением тех случаев, когда они группами патрулировали улицы. Солдатам это не понравилось.
Наконец, армия захватила сямскую столицу. Но и здесь все было так же, как и везде. Не было ни табличек с названиями улиц, ни номеров домов, ни фамилий хозяев на дверях, ни директоров, ни инженеров, ни мастеров, ни полиции, ни чиновников. В министерствах было хоть шаром кати, все указы пропали. Где правительство, не знал никто.
Тогда Верховнейший главнокомандующий решил принять жесткие меры. Он приказал объявить, чтобы все взрослое население отправлялось на заводы и предприятия. Кто останется дома, того ждет расстрел.
Потом он сам отправился на электростанцию и приказал пойти туда всем солдатам и офицерам, имевшим на родине дело с электричеством. Офицеры руководили, солдаты следили, а работники электростанции бегали туда-сюда и точно исполняли все, что говорили им офицеры. В результате было много суеты и никакого электричества.
Тогда Верховнейший главнокомандующий отозвал своих офицеров и сказал работникам электростанции: «Если через полчаса не будет тока, вас всех расстреляют!» И, глядь, через полчаса и в самом деле дали ток. И Верховнейший главнокомандующий сказал: «Вот видите, разбойники, вам только пинка не хватает для скорости!» и отправился со своими солдатами на газовый завод, чтобы проделать там то же самое.
Но на следующий день электричества не было снова, и когда Верховнейший главнокомандующий пришел с ротой специально обученных карателей расправляться с электриками, электростанция была пуста, а ее работники и служащие затесались среди людей на заводах и в учреждениях.
Тогда Верховнейший главнокомандующий отдал своим солдатам приказ собрать с улицы тысячу первых попавшихся людей и расстрелять их.
Но благодаря коварному лукавству сямцев, всегда хорошо относившихся к солдатам, дух войск настолько ослаб, что никто не пожелал просто так расстрелять тысячу ни в чем не повинных жителей, которые не сделали ничего плохого. Тогда Верховнейший отдал приказ карателям. Но офицеры дали ему понять, что простые солдаты и так уже были недовольны и что расстрел тысячи людей может даже вызвать мятеж.
Кроме того, Верховнейший начал получать от сильных тамского мира письма, в которых они ему писали: «Верховнейший из главнокомандующих! Вы доказали свой полководческий талант и военных гений, и мы восхищаемся Вашими бесчисленными блестящими победами. Однако мы смеем Вас просить вернуться на родину и предоставить безумных сямцев самим себе. Они слишком дорого нам обходятся. Если к каждому работнику нужно приставлять солдата с автоматом, чтобы тот грозил ему расстрелом, и инженера, чтобы тот говорил ему, чтó нужно делать, то все завоевание перестает оправдывать себя. Пожалуйста, возвращайтесь домой, ибо и без того уже наша любезная отчизна слишком долго была лишена Вашего славного присутствия».
Верховнейший главнокомандующий снарядил в поход свою армию, приказал вывезти, если возможно, дорогую технику и другие ценности и, ругаясь, поехал на родину.
«Но мы все-таки показали им, — ворчал он. — Трусы! Что они теперь делать будут, ослы! Как они теперь определят, кто из них инженер, кто врач, а кто столяр? Это без свидетельств-то да дипломов! Как они решать будут, кому из них жить на вилле, а кому снимать квартиру, когда никто не может доказать, чтó ему принадлежит? Как они разберутся, без удостоверений на владение собственностью, без судебных картотек и водительских прав, без звания и формы? Ну и кавардак же у них будет! А все лишь затем, чтобы не воевать с нами, трусы».
Аробанай высунула голову из речной воды. Перед ней расстилался залитый полуденным солнцем Апа Лело. Вдалеке был слышен гром, но дождь дойдет сюда позже. Чтобы построить хижины, времени хватит. На поросшей травой поляне уже играли дети, кругом валялись пожитки. Мужчины, пришедшие сюда раньше, оставили их там, где собирались строить хижины, а сейчас они ушли на охоту. Женщины и дети шли сюда не спеша, потому что хотели собрать по пути ягоды и коренья. Аробанай терла в воде свое тело. Приятно было вступить в новый лагерь свежей, смыв с себя пыль и пот дороги и всех бывших лагерей. Новый лагерь - это всегда новое начинание, полное новых возможностей и планов. Она стряхнула воду с коротких кудрявых волос и вышла на берег. Потом она подняла свои пожитки высоко над головой и перенесла их через реку на другой берег. Она знала, что когда вот так поднимает руки, ее крепкие груди, дразня, выдаются еще сильнее, тело начинает блестеть от воды, и все его формы становятся еще притягательнее. На той стороне как раз выходили из леса со своей добычей первые молодые охотники.
Апа Лело был самым красивым местом для лагеря из всех, что знала Аробанай. Лело делал здесь петлю, так что лагерь представлял собой почти остров. В середине острова на большом расстоянии друг от друга стояли деревья, образуя естественную просеку, в то же время их кроны почти соединялись, отчего здесь было светло, но никогда не палило солнце. Где-то посередине группа деревьев разделяла лагерь на две приблизительно равные половины. Дети уже успели захватить для своих игр место под деревьями у берега - несколько поодаль оттуда, где должны были поставить хижины, но все-таки в придающей уверенность близости.
Аробанай начала искать узел своего отца Экьянги. Ее мать еще не пришла, поэтому она в первую очередь раскрыла сверток из листьев, в котором принесла тлеющий уголь. На него она положила пару сухих палок, подула на жар, и языки пламени охватили ветки.
Люди все прибывали. Некоторые мужчины приносили мясо и снова уходили, чтобы набрать палок и листьев. Женщины разжигали костры и начинали готовить. Почти все принесли с собой грибы и коренья - дети подтаскивали их полными охапками - и в тыквенных головках из них уже готовили соус, в который бросали кусочки мяса. Когда мужчины принесли палки и большие ворохи широких листьев монгонго, женщины начали строить шалаши. Они крестообразно втыкали палки в землю, а верхушки связывали лианами в купол. В каркас вплетали более тонкие ветви, и уже в плетение закрепляли широкие сердцеобразные листья. Все прибывали поселенцы, которые позже снова отправлялись в путь или задерживались в поисках каких-нибудь лакомств, и женщины, которые уже работали над жилищами, смеялись и кричали им, что они все промокнут, потому что дождевые тучи подошли уже совсем близко.
Но мужчины, обеспечившие их стройматериалами, снова бежали в лес и запасали дерево и листья для тех, кто придет позже. Родственники и друзья строили жилища близко друг к другу. Семьи, не особенно ладившие между собой, обустраивались в противоположных концах лагеря, а если это было невозможно, то делали входы так, чтобы они не смотрели друг на друга.
Грозовые тучи ускорили наступление вечера, огонь перенесли в жилища, и то и дело поправляли листья в тех местах, где проступала струйка воды. Однако дождь был недолгим, костры вскоре снова горели перед жилищами, женщины внесли дополнительные улучшения в крыши, и мужчины снова побрели со стрелами и луками в лес, чтобы, возможно, поймать еще одну птицу или обезьяну, пока не стало слишком темно. Над жилищами и над всем лагерем поднимался голубой дым, который вдруг окрашивался оранжевым, золотым и красным цветом, когда облака поредели и солнце проворно выпустило по небу свои последние лучи.
Аробанай лежала на спине в хижине своих родителей и поддерживала за ручку своего маленького братика, она высоко подняла его на своих ногах, и он смеялся. Изо всех хижин было слышно, как семьи болтали между собой перед сном, и порой какой-нибудь непрошеный слушатель отпускал крепкую реплику, вызывавшую взрыв хохота.
Одну из соседних хижин поставил Кенге, еще неженатый молодой охотник. Около него собралось немало молодых парней. Аробанай слышала, как они рассказывали друг другу, на каких зверей они собирались охотиться из этого лагеря и за какими девушками ухлестывать. Услышав, что Келемоке назвал ее имя, она прокричала туда в ответ: "У тебя для меня ноги слишком кривые. Сначала охотником стань, ты, малец!". В ответ прокатился громкий смех, молодежь заколотила себя по груди и коленкам и начала неудержимо приплясывать от смеха. Келемоке бегал чуть ли не быстрее всех и уже успел завалить одного буйвола.
Экьянга, не то, чтобы прокричал, но все же сказал достаточно громко, чтобы слышали за пять хижин:
- От вашего дурацкого гогота голова раскалывается. Вы дадите наконец поспать кому-нибудь?!
Молодежь все же перешла на шепот, и только время от времени раздавалось хихиканье и прысканье. Аробанай тоже посмеивалась. Этот лагерь станет добрым лагерем, она чувствовала это. Ей здесь очень понравится.
Но на утро воцарилась печаль. Аробанай разбудил протяжный страшный крик, горестный вопль существа, упавшего в абсолютную мглу. Все ринулись из своих хижин. Балекитимо, тетя отца Аробанай Экьянги, мать Амабозу и Маньялибо, умерла, совсем умерла. Старая женщина, прародительница многих поколений, заболела еще перед уходом в новый лагерь. Ее сыновья Амабозу и Маньялибо не хотели ее покидать, они оставались с ней, пока ей не стало лучше. Однако охота в старом лагере шла из рук вон плохо, и Балекитимо настоял на том, чтобы переселиться вместе с другими. Но дорога ее ослабила, и вот, она совсем умерла, а скоро умрет навсегда. В ее хижине собрались родные, заплаканные сыновья не находили себе места, ее дочь Асофалинда пыталась успокоить братьев, но то и дело прорывалась рыданиями у ложа старой женщины. Только сама Балекитимо оставалась спокойной среди стонущей, плачущей толпы. Она схватила за руки своих сыновей, притянула к себе дочь и прошептала:
- Я со своими детьми. Я не одинока перед смертью. Это хорошо.
Она оглядела своим еще бодрым взглядом хижину и заметила внучатую племянницу Аробанай. Она подозвала ее к себе рукой, которая просвечивалась, как сухой лист. "Ты стала красавицей, - прошептала она. - Уже нашла себе милого?" Она улыбнулась и взяла ее за запястье. Аробанай неподвижно сидела на корточках возле ложа старой женщины. Балекитимо заснула, но держала запястье по-прежнему крепко. Девушка не вставала с корточек. Мужчины и женщины давили в себе рыдания, чтобы не тревожить сон старой женщины. Когда над лагерем взошло солнце, дыхание Балекитимо прекратилось. Теперь не нужно было сдерживаться. Асофалинда вдруг схватила в руки лыковую веревку и наложила себе на шею петлю. Троим мужчинам пришлось держать ее, чтобы та не сделала себе ничего дурного. Дети протискивались в хижину и вновь убегали наружу, падали навзничь и колотили в беспомощном гневе по земле. Древний старик Тунгана и его жена Боньо присели перед ее хижиной, и слезы бежали по их дряблым лицам. Аробанай все сидела неподвижно на корточках посреди стона и плача, и стон и плач, казалось, никогда не закончатся, потому что Балекитимо никогда не проснется. Она умерла, не просто умерла, она умерла навсегда и всегда будет так лежать и держать ее запястье.
Только после того, как вошла мать Аробанай Камайкам и мягко разомкнула пальцы дочери, та тоже смогла разрыдаться, упасть наземь и выплакать свое горе и свой страх.
Только к вечеру лагерь потихоньку успокоился. В изнеможении от горя все сидели и лежали перед хижинами или внутри них. Тут в центр лагеря встал старый Моке и тихо начал свою речь. Люди придвигались ближе, чтобы было слышно, и он говорил своим спокойным мелодичным голосом:
- Это неправильно, что все так сидят и печалятся. Огонь почти погас, и никто не готовит пищу. Завтра все будут голодными и не смогут охотиться от слабости и усталости. Она, что была нам всем доброй матерью, умерла хорошо. Все должны радоваться, что она так долго прожила и умерла такой хорошей смертью.
Ему ответило общее кивание.
Маньялибо сказал:
- Верно. Всем нужно радоваться. Все эти причитания ни к чему, их нужно прекращать. Мы должны устроить праздник. Мы должны позвать Молимо и устроить для Молимо праздник.
И Нджобо, славный охотник, который в одиночку убил слона, сказал:
- Верно, ее смерть - большое событие, и мы должны устроить праздник. Мы должны отмечать, пока не пройдет одно или два полнолуния, или даже три!
На следующий день двое молодых парней обошли хижину за хижиной с лиановым лассо. Они бросали петлю в хижину и ждали. Обитатели хижины ложили в петлю пару бананов, коренья или кусок вяленого мяса. Юноши делали вид, будто поймали пожертвования и должны были за него побороться, а потом шли к следующей хижине. Вскоре в центре лагеря на шесте у костра Молимо висела полная корзина.
На протяжении дня юноши вели себя из-за Молимо очень таинственно. Женщины не должны были видеть Молимо. Юноши давали понять, что Молимо, этот великий лесной зверь, опасен, и только мужчины могут с ним справиться. Аробанай, которая счищала внутренность с древесной коры, чтобы сделать лыко, хотела было возмутиться, но тетя всего лишь спокойно взяла ее за руку, слегка посмеялась и покачала головой. Вечером, после еды, женщины с детьми поспешили в свои хижины. Старейшины, охотники и юноши собрались у огня и начали петь. Аробанай играла со своим маленьким братом. Снаружи пели мужчины. Когда Аробанай уже засыпала, Камайкан слегка толкнула ее. В свете тлеющего полена Аробанай увидела, что ее мать улыбалась и указывала головой наружу. Она прислушалась. Мужчины пели, а Камайкан тихо, чтобы те ее не слышали, подпевала:
Тьма кругом нас, густая тьма.
Тьма кругом нас, густая черная тьма.
Но если есть тьма,
Значит, тьма - это хорошо.
Тьма кругом нас, густая тьма.
Тьма кругом нас, густая черная тьма.
Но если есть тьма,
И тьма принадлежит лесу,
Значит, тьма - это хорошо.
Каждую ночь мужчины пели песню Молимо. И женщины уходили в хижины и делали вид, будто все это их не касалось. Когда мужчины пели, великий лесной зверь отвечал им. Он кричал голосом буйвола, голосом антилопы, голосом слона. Он кричал и голосами птиц и леопардов и голосами обезьян. Но потом снова, снова звучала и журчала песня мужчин у костра, мужчины пели, и великий лесной зверь отвечал им. Он пел то близко, то далеко, то с севера, то с юга. Иногда мужчины пели до раннего утра. Каждый мужчина должен был принимать участие, каждый мужчина должен провести ночь за пением и едой, пением и едой. Если кто-то засыпал, значит, что Великий Лесной Зверь его загрызет.
- Не нужно им так говорить! - мрачно сказала Акидинимба, собирая вместе с другими девушками ягоды. - Я-то знаю, что это такое. Это труба, бамбуковая труба, они в нее дуют, и кричат, и поют. Вчера это Авсу бегал по лесу с трубой.
- У него красивый голос! - сказала Аробанай.
- Об этом нельзя говорить! - сказала Кидайа. - Женщинам нельзя об этом говорить!
Но по ночам, когда мужчины пели, Камайкан улыбалась и подпевала, и тетя Асофалинда рассказывала:
- Когда-то, давным-давно, Молимо принадлежал женщинам. Женщины пели песни и бегали с Молимо по лесу. Лес добр к нам и уважает своих детей. Об этом мы и пели для него песни, чтобы лес был радостен. Но иногда лес засыпает, тогда мы приводим Молимо, чтобы лес проснулся и не забывал своих детей во сне.
- А почему теперь с Молимо бегают мужчины?
- Ах, мужчины. Они везде хотят быть впереди нас. Они говорят, что они хорошие охотники и знают, как управляться с лесными зверями.
И Камайкан загадочно улыбнулась и сказала Аробанай потерпеть.
На пятую ночь Молимо к ней в хижину пришел Келемоке. Аробанай была просто ошарашена.
- Если ты не будешь петь с мужчинами, Великий Лесной Зверь тебя съест! - сказала она и пальцем оттолкнула его в сторону.
Келемоке тихо усмехнулся:
- Зачем ему меня есть? Твои мать и тетя спят, твой отец поет - самое прекрасное время для любви! Почему лесной зверь должен меня съесть, если мы сделаем то, что все делают?
Каждую вторую-третью ночь Келемоке находил возможность, улизнуть с Кумамолимо. Аробанай тайком покидала хижину, и они встречались, как правило, на Бопи, детской площадке для игр. Там они хихикали и перешептывались и играли в любовные игры. Это тем более волновало, потому что запрещалось. Юноша и девушка одной охотничьей группы не могли пожениться. И Аробанай уже знала, за кого она хочет выйти. Это Тумба, который охотился с группой Абиры и Моту. Но почему бы ей не насладиться пока с Келемоке, самым сильным из молодых охотников, у которого уже давно могла бы быть жена, если бы ему не надо было ждать, пока кто-нибудь из его женской родни не вступит в пору зрелости, и пока не придет к нему девушка из другой группы в обмен на то, что женится какой-нибудь мужчина из ее группы. Если бы охотники не обменивались своими "сестрами", могло случиться так, что какая-нибудь группа осталась бы без женщин. Келемоке не отказала бы ни одна девушка, но она, Аробанай, была самой красивой, поэтому он ее выбрал. Ни у кого не было такой красивой груди, и таких стройных ног, и такого округлого зада. Если Луна благословит ее кровью, то она всегда сможет выйти замуж.
Следующий день принес ожесточенные споры и ругань. Пришел Зефу, старый зачинщик. Не то, чтобы его не любили, этого хитрого умника. Но зачем ему было разбивать собственный лагерь, всего в пятидесяти шагах от большого лагеря? Всего было пять семей, руководителем которых он себя чувствовал. Как это пять семей собирались охотиться? "Опять будет, как в прошлый раз, - сказала Асофалинда, сестра Экьянги. - Когда ему что-нибудь нужно, тогда он из нашего лагеря, а когда у него что-нибудь есть, тогда он "только случайно оказался поблизости". Она передразнила плаксивую манеру говорить Зефу. Когда смех унялся, Мазизи, бывшая в родстве с Зефу, сказала:
- Хорошо, когда много охотников и много сетей.
- Да, и когда много ртов! - вставила Азофалида.
Асофалинда была права. Зефу редко давал что-нибудь на Кумамалимо, корзину для еды, которую надо наполнять каждый день. "Это не мой Молимо", - говорил он. Но когда он что-нибудь давал или, что было чаще, когда что-то давал кто-нибудь из его лагеря, то Зефу приходил и ел во все горло. Наевшись досыта, он совсем малость пел и пользовался любой возможностью, чтобы снова скрыться в свою хижину.
- Если он не будет себя вести, как следует, - грозили парни, - мы отловим его в своей хижине и, если застанем его спящим, пригвоздим его копьями к земле и потом, когда он умрет навсегда, закопаем под огнем Молимо. Мы скажем его жене, что его съел Лесной Зверь, и тогда о нем никто уже не будет говорить!
Но угрозы, конечно, оставались только угрозами, и Зефу возражал:
- Почему мне не спать, если я устал? Надо быть зверем, чтобы не давать спать усталому человеку. К тому же этот Молимо - не мой Молимо. Я прихожу просто по дружбе, чтобы оказать Молимо уважение, а мне грозят копьями!
Несмотря на это, утром Молимо его часто порицал. Потому что именно утром приходил Молимо в лагерь. Молимо появлялся в плотном окружении юношей, так что его никто не мог видеть. Парни бегали и шумели вместе с ним между хижин, и кто накануне плохо себя вел, получал по крыше своего жилища. Юноши били копьями по крышам и раскачивали стены. Хижине Зефу доставалось нередко, как и громко ссорившимся супругам, охотникам, которые часто пропускали охоту, девушкам, которые слишком явно заигрывали со своими родственниками-юношами. Молимо не различал никого, если он кого не одобрял, то тот получал по заслугам.
Время в Апа Лело было счастливым временем. Аробанай часто участвовала в охоте. Обычно уже вечером обсуждали, где должны будут охотиться следующим утром. Мужчины и юноши докладывали о следах, которые они видели, и взвешивали шансы, где можно было вернее найти дичь. Женщины тоже высказывали свое мнение, особенно относительно лесных плодов, которые они думали набрать до и после охоты. Первые юноши отправлялись со своими сетями, копьями и тлеющим поленом для охотничьего костра уже на рассвете. Огонь был лучшим подарком леса, который нужно было вернуть лесу. Тогда лес будет дружелюбно настроен и подарит своим детям хорошую добычу. Когда охотничий огонь горел, в лес вступали и другие охотники, женщины и дети тоже шли туда, собирали грибы и ягоды и следовали по определенным лианам, пока не доходили до особенно сладких и вкусных корней.
Однажды утром, когда собрались охотники, оказалось, что среди них не было Зефу. Он тоже выходил из лагеря, но мимо охотничьего огня не проходил. Люди покачали головами, и кто-то предположил, что, возможно, он разжег собственный охотничий огонь. Но все возразили: Зефу никогда такого не делал. Когда же пришли на место, где должны были расставить первые сети, Зефу был уже там: сделал себе огонек и ел жареные дикие бананы. Экьянга и двое других мужчин сделали небольшую разведку и потом дали указания, в каком направлении нужно натягивать сети. Женщины взяли узелки и пошли вместе с детьми вперед. Все прекратили болтать и тараторить, едва слышно передвигаясь по лесу. Мужчины развернулись в цепь, каждый точно знал, где ставить свою сеть, длинною более сотни шагов так, чтобы все вместе образовали огромный полукруг. Экьянга дал сигнал голосом птицы куду, и женщины и дети с криками и воплями ринулись широким фронтом через лес. Аробанай вспугнула сонду - антилопа в ужасе выпрыгнула из кустарника. "Она попадет в сеть Келемоке", - радостно крикнула она Кидайе, бежавшей рядом с ней.
Когда они добрались до охотников, Келемоке уже начал разделывать антилопу. Его мать уже укладывала лучшие куски в свою корзину. Вокруг обоих собрались другие женщины:
- Мой муж одолжил тебе свое копье! - Мы подарили твоим сестрам печень, когда им нечего было есть, а твоего отца не было, - кричали они.
Келемоке наслаждался своей ролью и широким жестом раздавал мясо женщинам, не обращая внимания на их доводы. Он заранее знал, кому что полагается. Подошел Зефу и начал канючить о своем невезении. Но ему никто ничего не предложил. Он обратился к женщинам:
- Вы нарочно гоните дичь от моей сети. Почему вы не гоните ее и ко мне?
- Ай, у тебя свои бабы есть, вон им и жалуйся!
- Им? Да они просто ленивые дуры.
Женщины только посмеялись над ним и пожали плечами.
Келемоке дал матери Аробанай особенно хорошую седельную часть. Аробанай уже возвращалась в лагерь с полной корзиной мяса и орехов. Она хотела снова вернуться, когда охотники расставят сети в третий раз. Она шла с Кидайей, которая расспрашивала ее о Келемоке, но Аробанай ограничивалась смехом и намеками. По пути они встретили старого Моке, который увидел следы леопарда. В лагере они рассказали о следах леопарда девушкам и женщинам.
- Ох и испугаются же мужчины, когда его увидят! - кричали они, посмеиваясь.
Аробанай наклонилась и изобразила походку леопарда. Остальные женщины образовали цепь, будто они были охотниками и шли гуськом по лесу. Леопард ринулся на них, и охотники с воплями скрылись за деревьями. После того, как они насмеялись до полусмерти, Аробанай собралась возвращаться в лес к охотникам. Но мужчины пришли с охоты раньше, чем ожидалось, угрюмые и поникшие. Никто не хотел говорить, что произошло, только Келемоке проворчал:
- Из-за этого Зефу постоянно весь шум!
А Кенге добавил:
- До этого мы считали его человеком, а он животное, и нам следует обращаться с ним, как с животным. - и он прокричал в сторону лагеря Зефу: "Животное, животное!" хотя Зефу там еще не было.
Тот пришел уже позже вместе с группой старших охотников. Не сказав ни кому ни слова, он пошел в свой лагерь.
Экьянга и Маньялибо, пришедшие последними, присели у огня Молимо.
- Этот Зефу нас всех позорит! - сказал Экьянга, не обращаясь ни к кому в частности. А Маньялибо сказал:
- Зефу опозорил Кумамолимо. Придется прекратить Кумамолимо. Праздник Молимо закончился. Будет лучше, если мы перейдем в новый лагерь.
- Все должны прийти, - сказал Экьянга. - Все должны прийти на Кумамолимо. Это серьезно, это нужно сразу исправить!
Собрались люди, присели на лавки из четырех связанных веток и на поленья, и Кенге снова прокричал в ту сторону: "Эй, животное, иди сюда!" Молодежь засмеялась, но мужчины не обращали на них внимания.
Не спеша, подошел Зефу, пытаясь казаться невиновным. Он огляделся, но никто не предложил ему место. Он подошел к Амабозу, одному из самых молодых юношей и тронул его лавку.
- Животные лежат на земле! - сказал Амабозу.
Зефу чуть не плакал:
- Я старый охотник, и я хороший охотник. Это неправильно, когда все обращаются со мной, как со зверем.
Наконец, Мазизи сказал Амабозу, чтобы тот встал и уступил место Зефу.
Потом встал Маньялибо и начал долгую речь:
- Каждый хочет, чтобы этот лагерь был хорошим лагерем. И каждый хочет, чтобы этот праздник Молимо был хорошим праздником Молимо. Но Зефу портит все. Этот лагерь - уже не хороший лагерь, и этот праздник уже не хороший праздник. Когда умерла его дочь, он охотно принял наш Молимо, когда мы ему его принесли. А теперь, когда умерла его мать, он не хочет ничего вносить в Кумамолимо.
- Она не была моей матерью, - возразил Зефу.
- Не была твоей матерью? - вскричал Экьянга, - она была матерью нам всем здесь. Чтоб ты когда-нибудь на собственное копье упал и умер, как зверь! Человек не крадет мяса у своего брата, только зверь так поступает! - Экьянга гневно тряс своим кулаком.
Зефу расплакался. Только теперь Аробанай узнала, что произошло. Во время второго захода охоты Зефу поставил свою сеть перед другими и поэтому поймал первую дичь, которую вспугнули загонщики. Но он попался. Теперь он оправдывался, что это было недоразумение, и что он, дескать, потерял остальных охотников из виду и так и не нашел. И он, мол, поставил сеть там, где и был.
- Ладно-ладно, - сказал старый Моке, - верим уже. Нечего делать столько шума. Наша мать, которая умерла, не твоя мать. Значит, ты не наш. Можешь ставить свою сеть, где хочешь, и охотиться, где хочешь, и лагерь разбивать, где хочешь. Мы уйдем отсюда далеко и разобьем лагерь в другом месте, чтобы тебе не мешать.
Тут Зефу пришлось признать свое поражение. Со своей группой из четырех семей он не мог организовать загон. Он извинился и сказал, что это действительно было недоразумение, но он отдаст все свое мясо.
- Тогда ладно! - сказал Кенге и тут же поднялся, и остальные тоже поднялись и пошли с Зефу в его лагерь. Зефу резко сказал своей жене, чтобы она отдала мясо, а молодые люди обрушились на хижины в поисках мяса, которое было спрятано под крышей. Опорожнили даже кухонные горшки. Зефу пробовал плакать, но все над ним только посмеялись. Он схватился за живот и скорчился:
- Я умру с голоду, и моя семья тоже, вся моя родня умрет, потому что мои братья отнимают у меня всю еду. Я умру, потому что никто мне не оказывает уважение, которое я заслуживаю.
Его оставили причитать, а сами вернулись к Кумамолимо. Праздник снова был праздником, и все пели, танцевали и ели. Издалека доносились стенания Зефу. Женщины кричали ему насмешливые слова и передразнивали его причитания. Но когда все поели, Мазизи наполнил горшок мясом и грибным соусом, что приготовила его жена, и скрылся. Немного спустя причитание прекратилось.
Ночью, когда Аробанай ускользнула из своей хижины, чтобы встретиться с Келемоке, она видела, что Зефу сидит с мужчинами у огня Молимо и поет. Дитя леса, как и все остальные.
Аробанай доводилось такое видеть часто. Люди ругались, жаловались, угрожали. Но дети леса не могли друг без друга. В одиночку, без других, никто не мог существовать. Поэтому всегда находилось решение, находился выход. У кого была жалоба, тот становился посреди лагеря и начинал хныкать, браниться или высокопарно излагать свою точку зрения. Но нередко призванные на защиту жители лагеря обращались не против того, кто был не прав, а против того, из-за кого поднималось больше всего шума. Хороший лагерь - это мирный лагерь. Беспокойный, полный раздора лагерь - это голодный лагерь. Нередко спор решал громкий всеобщий хохот. Но если кого-то порицали, то быстро и прощали. Аробанай вспомнила о том, как тетя Кондабате поссорилась со своим мужем. В гневе она начала срывать листья с крыши своей хижины. Она имела на то полное право, ведь это она построила хижину. Ее муж лишь безмолвно наблюдал. Тогда она срывала листья дальше. Здесь следовало бы ее мужу вмешаться и примириться с ней. Потому что если женщина разрушает жилище, это конец их союзу. Но муж Кондабате молчал, и она продолжала снимать с хижины лист за листом. Слезы уже катились по ее лицу, но муж оставался непреклонен. Только спустя какое-то время он сказал:
- Кондабате будет сегодня ночью довольно прохладно.
Ей пришлось раскрывать хижину дальше - что ей было еще делать, ведь позорить себя она не хотела. Наконец, листьев уже не осталось, и она, в слезах, начала раскачивать каркас. Уже все привороженно смотрели на нее, потому что если она выдернет последнюю опору, то ей придется связывать узелок и возвращаться в лагерь своих родителей. Муж Кондабате тоже чуть не плакал, потому что он ее очень любил и, конечно, не хотел расходиться. Но если он сейчас сдастся, то будет долго терпеть подтрунивание своих насмешливых друзей. Эта внутренняя борьба была написана у него на лице. Наконец, он спокойно произнес:
- Опоры незачем разбирать, вот листья, да, грязные!
- А? - недоуменно отреагировала Кондабате. Но потом сообразила и облегченно сказала: Да паразиты так и кишат в этих листьях. - И они вместе пошли к реке мыть листья. Потом они их снова навесили на хижину.
До этого еще никто не мыл листьев. Однако Камайкан, мать Аробанай, сняла пару листьев со своей хижины, пробурчала: "Эти насекомые и правда такие назойливые!" и тоже пошла к реке мыть листья, как будто это было обычное дело. И еще несколько дней женщины ходили к реке и вымывали, пряча ухмылки, несколько запаршивевших листьев.
Дни текли здесь так же легко, как река Лело. Лес дарил своим детям орехи и коренья, ягоды и фрукты, грибы и мясо. Юноши хвастались своими охотничьими успехами и заигрывали с девушками, старые исследовали окружающую местность, но в основном сидели в тени и говорили о давно прошедших днях. Дети играли у реки, залазили скопом на молодые деревья, пока те не раскачивались и не склонялись к воде. Потом они спрыгивали, и того, кто не поспевал, порядком встряхивало отдачей. Мужчины делали маленьким мальчикам маленькие луки с тупыми стрелами, и тогда девочки и мальчики играли в облавную охоту с усталыми, рассудительными лягушками. Женщины показывали девочкам, как строить маленькие хижины, девочки с серьезным видом готовили своим юным друзьям еду из грязи и орехов, и затем шли в хижины и играли в деланье детей, как, они видели, делают взрослые. В своих играх они учились делать все, что должны были уметь во взрослой жизни, и игра незаметно становилась серьезным занятием. Дети называли всех взрослых мамами и папами, всех стариков бабушками и дедушками, и всегда кто-нибудь находился, чтобы его гнали, как буйвола, или чтобы он сам выскакивал на них из укрытия и съедал под всеобщий смех.
Тем не менее, шест с постоянно наполненной корзиной для пищи у огня в центре лагеря ежедневно напоминал о том, что шел большой праздник, на который звали сам лес, чтобы он вспомнил о своих детях и радовался вместе с ними.
В это время Кидайе было благословение на кровь. С гордостью сообщила она об этом подругам. А уже через несколько дней то же случилось и с Аробанай. Теперь вдобавок к Молимо будет еще праздник Элима. Тетя Кондабате пристроила к своей хижине еще одну крышу. Туда перебрались девушки со своими подругами. У Кондабате они научились здесь новым песням, песням, которые пели только женщины. Пришли гости. Старая пара, которая обычна жила с охотничьей группой на севере, как звали то место. Сначала они зашли к Зефу, где у мужа были родственники. Потом они пришли в главный лагерь. Старик Моке приветствовал их с величайшим благоговением. Старая женщина сразу направилась в хижину Кондабате. Кондабате тоже приветствовала ее с большим почтением. Девушки робко поглядывали на нее. Старуха присела и стала петь и заниматься с девушками. Но пела она не женские песни, не песни Элима, она пела песни Молимо, являвшиеся привилегией мужчин. Девушки испугались, но Кондабате серьезно кивнула и стала подпевать. Робко подтянули и девушки.
Тем вечером на Кумамолимо повесили не одну, а четыре корзины с продуктами. Маньялибо принес для огня Молимо по горящему полену из каждой хижины. Мужчины и юноши испытывали волнение и беспокойство, когда начали петь. Из хижин Элима пришли девушки, ведомые старухой. Старуха взяла головешку из огня Молимо и зажгла второй огонь рядом с первым. Вокруг него скучились девушки. Девушки, окрасившие себя в цвет черной гардении, танцевали длинной линией, женщины пели все громче, все сильнее, песни Молимо. В этот вечер запевали женщины, а мужчины подпевали. Старуха с севера сидела у огня, который она разожгла, и неподвижным взором смотрела на пламя. Напротив нее сидела Кондабате, прекрасная Кондабате. Словно очарованная взором старухи, она тоже пристально и неподвижно смотрела на пламя. Старуха начала медленно делать танцевальные движения руками. Ее морщинистые, высохшие пальцы растопыривались и сгибались, ее костлявые руки трепетали и бились во всех направлениях, как будто не принадлежали ей. А потом она поднялась и начала танцевать. Она танцевала вокруг мужского огня, под пение мужчин, не глядя на них. Все сильнее становилось пение, все сильнее становился ее танец. Она прыгнула на угли и танцевала на углях, потом она стала раскидывать огонь ногами. Яростным притопыванием разбрасывала она раскаленные угли во все направления, и мужчинам приходилось уворачиваться от них. Старик Моке встал и снова собрал огонь, но старуха опять его раскидала. Трижды напоминала она таким образом мужчинам о том, что именно женщины приручили и оберегали огонь, что от женщин зависело, погаснет ли огонь или будет гореть дальше, прекратится ли жизнь или будет продолжаться дальше. Потом старуха взяла лиановую лозу и напустила петлю за петлей мужчинам на шею. Тот, у кого на шее оказывалась петля, умолкал, и когда был связан последний мужчина, пение стихло. На какое-то время воцарилась тишина, в которой был слышен только голос леса. Потом старик Моке сказал:
- Действительно, мы связаны. Мы связаны и
не можем делать ничего. Мы должны отдать
что-нибудь, чтобы снова стать свободными.
Экьянга сказал:
- Отдадим мясо антилопы, чтобы
снова стать свободными.
Маньялибо сказал:
- Отдадим и шкуру циветты.
Мужчины согласились. Тогда старуха развязала петли, и кто освобождался, тот снова начинал петь.
На следующее утро старуха и ее муж исчезли. Пришли другие гости. Юноши из группы, чьи охотничьи угодья были в нескольких днях пути отсюда. Известие о празднике Элима разнеслось быстро. Повсюду, где встречались охотники из разных групп, начинались разговоры, болтовня, расспросы про родных, рассказы об охоте, еще большее приукрашивание подвигов знаменитых охотников.
Юноши присоединились к охотникам Апа Лело. У большинства в группе были тети, дяди или другие дальние родственники, у которых они находили приют, или же они околачивались в хижинах холостых. Их целью было проникнуть в хижины Элима. Но матери девушек сторожили хижины и бросались камнями и горящими угольями по осаждавшим.
Иногда девушки убегали, окрасив себя белой глиной и вооружившись длинным, плетеным бичом. Они проносились по лагерю, и если им кто нравился, хлестали его бичом. Иногда они хлестали и взрослых и даже старых мужчин, но это была просто забава, дружественная дань их мужественности. Но если они били юношей-женихов, это подразумевало обязанность. Получивший бичом должен был посетить поразившую его девушку в хижине Элима. Тумба, которого присмотрела для себя Аробанай, в Апа Лело не показывался. Тогда Аробанай и ее подружки решили сделать вылазку. Ранним утром они убежали, раскрасив груди и зады белым узором, и побежали на запад, по тропам антилоп и слонов, бежали размашистыми бесшумными шагами, пока под вечер не добрались до лагеря, где остановилась группа Тумба. С криком они напали на сонный лагерь, гоняя мужчин вокруг хижин. Мужчины и юноши защищались, как могли, бросались на мусорные кучи позади хижин и кидались всем, что попадалось под руки, в разгорячившихся девушек. Наконец, Аробанай высмотрела своего избранного. Тот задействовал свой лук для стрельбы по девушкам сухой банановой кожурой. Но с девятью дикими соперницами справиться он не мог. Аробанай его не щадила.
На пятый день пришел он, наконец, в хижину Элима. Он мужественно вел сражение с матерями, чтобы проникнуть внутрь, но когда ему это удалось, он выполнил свой долг. Теперь он мог либо посвятить себя Аробанай, либо уйти, либо выбрать другую девушку. Что парень и сделал. Он стал заигрывать с Кидайей и, когда наступила ночь, Аробанай было прекрасно слышно, что они друг с другом вытворяли. Тогда она решилась внять Абери, который уже с первого дня отвоевывал путь в хижину Элима, и еще с того времени пытался ей всеми средствами понравиться. Она сделает с ним то, что делали друг с другом Тумба и Кидайа, и, если ей это понравится, она его попросит принести ее родителям антилопу и найти в своей группе сестру, которая хотела бы выйти за одного из ее братьев. А если не понравится - были и более красивые парни, славные охотники, которые хвастались тем, что принесут родителям своих невест не одну, а две антилопы, да что антилопы, - слона, а то и двух. Жизнь была прекрасна. Лес заботился о своих сыновьях и дочерях, он не только дарил им мясо и фрукты, чтобы есть, и чистую воду, чтобы пить, он дарил им огонь, и он дарил им радости любви.
"Кругом нас тьма, - прошептала Аробанай, -
Но если есть тьма,
Значит, тьма - это хорошо".
Она легла на циновку рядом с Абери и начала его щекотать. Он хихикнул и обнял ее.
И вот я здесь. Танцую. Танцуем длинной линией, украшенные в честь богов. Скоро мы будем у Хвитцилопочтли, будем сопровождать на небе Солнце. Мы были воинами, теперь мы узники. Танцуем длинной линией, перед нами — жрецы жертвенных обрядов. Танцуем длинной линией и падаем один за одним в жертву Богам. Скоро и мне вонзят в грудь нож из черного камня, моя кровь польется на жертвенный камень, и мне вырежут сердце. Моя кровь — пища богов. Моя кровь — пища Хвитцилопочтли, пища Солнца.
Я танцую. Мне дали выпить пульке, теперь я чувствую легкость и танцую. Сначала мне было жаль, что не я взял врага в плен. Но теперь мне легко. Я спасу собой землю, моя жертва умилостивит богов, и они не станут уничтожать мир. Я поднимусь к Хвитцилопочтли, я буду сопровождать его на небе. А потом я стану колибри, как все храбрые воины, павшие в борьбе, ставшие жертвой борьбы, и буду летать от цветка к цветку, и буду всегда счастлив, пока стоит земля.
Так было всегда, и так должно быть.
Я танцую и все ближе подхожу к жертвенному камню. Я танцую и, пока танцую, вспоминаю:
Я родился в день первый месяца оцелота, поэтому судьба определила мне умереть пленным воином. Когда я пришел в этот мир, повитуха сказала мне:
— Дорогой сын, знай, что твой дом — это не тот дом, где ты родился, потому что ты — воин, ты — птица квечолли, и дом, в котором ты вступил в этот мир, всего лишь гнездо. Тебе суждено утолять Солнце кровью врагов твоих и питать Землю их плотью.
Такими словами встречали всех детей. Если бы я был девочкой, она бы сказала:
— Ты должна быть дома, как сердце во плоти. Тебе нельзя покидать дом, ты должна быть, как пепел в очаге.
Много речей было сказано в день моего рождения, пришли родственники и друзья, и про мою судьбу спросили предсказателя. Он определил день моего крещения, и в этот день меня многократно окропили водой, и повитуха сказала:
— Прими и впитай, ведь благодаря воде жить тебе на Земле, благодаря воде растешь и цветешь ты, вода дарует нам все, что нужно для жизни.
Потом мне выбрали имя Цитлалкоатл, что значит Звездный Змей.
Восемь лет я жил в доме отца. Как только я научился ходить и говорить, я уже должен был приносить воду и дрова и провожать отца на рынок. Потом я научился ловить рыбу и плавать под парусом, а мои сестры научились прясть и ткать, мести дом и молоть жерновами маис.
В восемь лет отец привел меня в Кальмекак, в священную школу, а не в обычную военную.
— Слушай, сын мой, — сказал он мне, — ты не пожнешь ни чести, ни уважения. Тобой будут пренебрегать, тебя будут презирать и унижать. Каждый день ты будешь стричь шипы агавы, чтобы нести покаяние. Ты должен будешь колоться о шипы и приносить свою кровь в жертву, и ночью тебя будут будить, чтобы ты купался в холодной воде. Закаляй свое тело в холоде, а когда придет время поста, не нарушай его, и не показывай ничем, как труден твой пост и твои покаянные занятия.
В священной школе я научился быть мужчиной. От нас требовались жертвенность и самоотверженность. По ночам на горе мы должны были приносить богам в жертву фимиам и свою кровь. Днем мы должны были усердно работать на храмовом поле. Малейший проступок наказывался сурово. Иногда я плакал и размышлял, как трудно быть воином и мужчиной. Но со временем я становился сильнее. И презирал детей, посещавших обычную военную школу. Они должны были рубить дерево, чистить наполненные водой рвы и каналы и возделывать общинную землю. Но на заходе солнца они все шли в Квикакалко, дом песен, и танцевали и пели там до полуночи, и спали с девушками, на которых не были женаты. Они общались лишь с воинами, подвигами которых восхищались и которые стремились повторить. О более высоких вещах, о науке, искусстве, поклонении богам они не имели не малейшего понятия.
Нам, ученикам Кальмекака, были предназначены более высокие цели, мы могли стать жрецами или государственными служащими. В священной школе я научился самообладанию и твердости характера. И еще я выучился культурно говорить и обращаться к людям, выучился правилам, установленным при царском дворе, подобающему обхождению с управляющими и судьями. Я выучился также астрономии и толкованию снов, летоисчислению и астрологическому календарю. Я научился знаками и образами рисовать цифры и названия и расшифровывать письмена наших предков. И я научился священным песням нашего народа, песням, которые почитают боги, и песням, которые повествуют об истории ацтеков. Ведь мы большой и могучий народ, и нас боятся все народы земли. Когда-то мы пришли из Ацтлана, нашей прародины, откуда мы берем свое название ацтеков. По сказаниям, Ацтлан был окружен водой, и мы занимались рыболовством. Сначала мы были бедны, одевались в шкуры, и не имели ничего, кроме стрел, луков и мишеней для копий. Мы были не лучше лесных людей, живших севернее нашей страны.
Нашими предводителями были четверо жрецов, которые несли тростниковый ларец. В нем был наш Бог Хвитцилопочтли, который говорил с ними и сказал им, что мы должны делать. После того, как мы покинули Ацтлан, наш Бог повелел нам называться отныне "Лунными людьми", мексика.
Найдя подходящее место, мы оставались там, возможно, на несколько лет. Мы сеяли маис, но не всегда оставались достаточно долго, чтобы его пожать. В основном мы жили охотой, питались оленями, косулями, кроликами, птицами, змеями и тем, что росло на земле.
Наш Бог обещал нам: "Мы станем оседлым народом, и мы завоюем все народы мира, и истинно говорю вам, я сделаю вас владыками и царями надо всем, что есть в этом мире, и вы будете господствовать и иметь бесчисленное множество ленников, которые будут платить вам дань и приносить бессчетное количество дорогих камней, и золота, и перьев квезалей, и изумрудов, и кораллов, и аметистов, и вы будете украшать себя ими. Вы все это увидите!"
Некоторые говорят, что Хвитцилопочтли не был нашим Богом с самого начала. Наш род состоял из семи племен, и каждое племя обсуждало между собой свои вопросы и выбирало себе собственного предводителя. И говорят, у каждого из семи племен был собственный бог. Но Хвитцилопочтли был самым великим из них, Бог Солнца и Войны.
Мы прошли по многим землям, некоторые были пустынны и необитаемы, другие были населены, и нам приходилось сражаться с жителями. В некоторых местностях мы оставались дольше и возводили нашему Богу храм. Но нас всегда влекло дальше. Часто нам приходилось оставлять своих стариков, когда мы двигались вперед. Иногда от нашего племени отделялись части и шли в другом направлении. В то же время к нам присоединялись другие, охотники, которые никогда не жили в деревнях.
Наконец, мы пришли на прекрасную землю меж гор, которая сегодня носит наше имя, имя людей мексика. Она лежит высоко над обоими морями, охраняемая и окруженная горами. Здесь царит вечная весна, лишь изредка здесь случается мороз, и когда стоит летняя жара, ночи при этом остаются прохладными. Горные источники снабжают страну водой, а у основания долины лежат пять прохладных озер, окруженные деревнями и городами.
Здесь когда-то была могущественная империя, империя Тулы, города Бога Кветцалькоатл. Но Кветцалькоатл, Бог искусств и календаря, покинул свой город, и империя пала. Города и деревни в лагунах были маленькими и не имели единого правителя. Каждый народ жил сам по себе в своем городе и имел свои обычаи и своих богов. Мы обрели свой дом в местности, называвшейся Холм Саранчи, Чапультепек. Там мы впервые избрали единого предводителя для всего племени. Потому что нам часто приходилось вести войны с соседями, и нам был нужен опытный военачальник. Наши соседи встревожились, когда мы осели и стали умножаться, и они напали на нас. Мы хорошо оборонялись, но так как они были сильнее, нам пришлось уйти. Наш предводитель был пленен и принесен в жертву, и нам пришлось покориться соседям.
Властители Кульхуакана указали нам местность в двух часах от своего города, кишевшую змеями. Мы должны были там жить, потому что они боялись нас и не хотели, чтобы мы находились близко к ним. А мы ловили змей и жарили их, потому что мы привыкли за долгие годы скитаний справляться с трудностями, за это они прозвали нас Поедателями Змей. Однако они нас уважали за то, что мы выживали там, где никто не мог выжить. Так, вскоре мы могли вести с ними торговлю, они женились на наших дочерях, а мы на их, и мы породнились друг с другом. Когда они воевали со своими соседями, то позвали нас на помощь, и мы сделали себе оружие и спасли их. Но, увидев, какие мы хорошие воины, они испугались нас и не отблагодарили. Тогда мы начали войну с ними.
Нам пришлось бежать, и мы пришли в Акатцинтлан. Там мы сделали себе из щитов и копий плоты и поплыли на маленький островок в море.
Тогда одному нашему жрецу явился Хвитцилопочтли, и сказал ему, что мы должны найти инжирный кактус, на котором будет сидеть орел. Это место должно называться "Земля кактусовых плодов", Теночтитлан, и там мы должны основать город. Мы стали искать и нашли сидящего на кактусе орла, что поглощал красный плод кактуса, как Солнце поглощает сердца воинов. Тогда мы нарезали из земли куски дерна и выложили из них холм, на котором воздвигли из тростника храм Хвитцилопочтли.
— Здесь, — сказал Хвитцилопочтли, — здесь мы сделаемся властителями надо всеми народами, над их владениями, над их сынами и дочерями. Здесь будут они нам служить и платить дань; на этом месте будет построен знаменитый город, которому суждено стать царем и повелителем надо всеми другими, в котором будут принимать царей и князей, пришедших почтить самый могущественный город мира.
Так мы снова оказались в местности, окруженной водой, как наша старая родина Ацтлан.
Как было заведено у нас испокон веков, мы разделили город на священное число четыре. В городе было четыре четверти, четыре квартала, и каждый квартал делился на подрайоны, называвшиеся кальпулли. Каждый кальпулли принадлежал какому-нибудь роду и имел собственный храм родового Бога. Земля принадлежала всему роду, а каждая отдельная семья только брала ее в пользование.
Птицы и рыбы было здесь в избытке. Но так как земля была ограниченна, мы разбивали сады на воде. Мы сплетали из тростника стены и накладывали между ними водоросли и ил, пока те не выдавались из воды. Тогда можно было сажать там бобы и маис.
Спустя несколько лет произошел раздор, и часть племени переселилась, основав Тлателолко на находившемся поблизости острове.
Так мы и жили средь тростника и камыша на своем острове и не имели ни дерева, ни камня. Со времени нашего переселения с Ацтлана прошло двести лет.
Мы сохраняли свою независимость, потому что наш город лежал на границе трех областей — тапенеков, акольхуа и кульхуаканцев, которые расселились вокруг моря. Мы ходили к ним на рынки и торговали с ними. Мы приносили им рыбу, лягушек и других морских животных, а они давали нам дерево и камень для наших домов и храмов.
Когда наш предводитель и верховный жрец Теноч умер, мы попросили повелителя Кульхуакана дать нам правителя. Потому что люди мексика не пользовались уважением и мало что значили, и мы думали, что, став во главе нас, сын великого князя возвысит нас в глазах других. Мы попросили его дать нам в правители Акамапичтли, который был сыном мексиканца и кульхуаской принцессы. Он был в родстве еще и с акольхуа. Тлателолко же избрали себе господином сына вождя тепанеков, так что мы имели родственные связи со всеми приморскими государствами. Акамапичтли правил мирно, он велел строить дома, сады на воде и каналы.
Из всех приморских народов тепанеки были самыми могущественными. Они вели войну против других городов, и когда они их завоевали, то наложили на них дань. Так как они становились все сильнее, мы тоже должны были платить им дань и участвовать в их войне, когда они того требовали.
После смерти нашего правителя Акамапичтли, наши вожди избрали наследником Хвитцилихвитла, Перо Колибри, а тот женился на внучке правителя тепанеков. Наше положение улучшилось, и тепанеки должны были нас уважать. Хвитцилихвитл вел войну с южными странами, где в избытке произрастал хлопок. Так мексика впервые получили одежду из хлопка, до этого им были известны только грубые ткани из волокна агавы. Потом он завоевал Кваухтинчан, Чалко, Отумба, Туланцинго и другие города. Он начал войну против Текскоко.
Его сыном был Чимальпопока, который был избран после него правителем. Он завершил войну против Текскоко и завоевал город. Правитель тепанеков передал город мексика, и они должны были платить нам дань. Хотя мы все также должны были платить дань тепанекам.
Но когда умер правитель тепанеков, мы уже не желали оставаться под их властью. Наш город вырос, и мы уже жили не в хижинах, а в каменных домах. Мы больше не хотели служить тепанекам. Однако, маленькие люди, крестьяне опасались войны. Потому что они познали силу тепанеков. Тогда знать – это были родственники правителя, жрецы и военачальники – сказала: "Если эта война не принесет нам успех, то мы сдаемся на вашу милость. В вашей воле будет отомстить нам, и вы можете посадить нас в грязные клети". На это народ ответил: "А мы обещаем служить вам и работать на вас, строить ваши дома и признавать вас нашими истинными правителями, если вы победите в этой войне".
И мы объединились с народом Текскоко, с которым раньше вели войну, и начали сражаться с тепанеками. Сто сорок лет осаждали мы их город. Потом мы их завоевали. Их правителя Мацтла принесли в жертву, и вырезали у него сердце. Потом он был погребен, как полагается правителю.
Мексика сумели захватить много земли. Теперь эта земля была поделена. И согласно уговору между знатью и народом, правитель и знать получили большую часть земли, а родовые союзы получили совсем мало, как раз, чтобы содержать свои храмы. Поговаривали, что такого уговора между знатью и народом никогда не было, и что знать его просто выдумала. Люди утверждали, что это несправедливо, и что раньше вся земля принадлежала всему народу, и у всех были равные права. Но разве могли они возражать? Воины выиграли войну и расширили империю. И кто должен властвовать на этой земле? Крестьяне, которые добывают из земли какой-то маис? Или воины, которые увеличивают империю и заставляют другие народы платить дань и всегда заботятся о том, чтобы были пленники, которых можно отдать в жертву на праздники, чтобы Боги никогда на нас не гневились и не уничтожили мир?
Когда мы кочевали и были бедны и ничтожны, тогда все мы были равны, это верно. Каждый был и воином и крестьянином одновременно. Но как вести войны и завоевывать города, когда каждый говорит наперекор и каждый стремится руководить?
И должны ли тогда жрецы, судьи и управляющие тоже копаться в земле? Как они будут тогда нести свою службу?
Нет, это справедливый порядок: каждый молодой человек принимает участие в войне. Когда ребенку исполняется десять лет, ему состригают с головы волосы, оставляя шевелюру только под висками. Тот, кто в первый раз берет пленника, пусть даже с помощью товарищей, тот может состричь шевелюру. Он становится ийяком. Но уж если кто в одиночку пленит четверых вражеских воинов, тот становится теквиа. И разве не открываются перед теквиа все должности и почести? Теквиа получает часть налогов, собираемых правителем, он может носить перья и кожаные браслеты, он может стать рыцарем-ягуаром или рыцарем-орлом. Теквиа может быть избран правителем на высокую должность. Но кому не удается стать теквиа после одного-двух походов, тот должен отправляться на поле. Он должен платить налоги и отрабатывать на общественных работах, он должен убирать улицы или чинить плотины и должен работать на полях высших служащих. Он не может носить платье из хлопка и украшения. Разве это не справедливо?
Тот же, кто отличается на войне или на службе, того награждают одеждой, украшениями и землей. Другие должны на него работать и наполнять его амбары маисом.
Мы стали великим и богатым народом. На рынке есть маис, овощи, птица, женщины готовят разнообразные блюда, которые можно у них купить, торговцы предлагают ткани, обувь, напитки, шкуры, посуду, веревки, трубки и всевозможные инструменты. Рыбаки приносят в город с моря рыбу, улиток и крабов. Наши купцы привозят из далеких земель нефриты и изумруды, панцири черепах и шкуры ягуаров, янтарь и перья попугаев. Завоеванные нами города каждый год поставляют нам в качестве дани 52 000 тонн продуктов, бесчисленны колонны приносящих. 123 000 тонн платьев должны приносить плательщики дани, 33 000 вьюков перьев. Провинция Йоалтепек посылает нам ежегодно сорок золотых колец в палец толщиной, Тлачквиауко должна отправлять двадцать тыквенных сосудов золотого песка. Из Ксилотепека приходят каждый год 16 000 женских платьев, 16 000 мужских платьев, пара военных доспехов с щитками и украшенным головным убором и четыре живые орла. Из Тохпана приходит перец, из Тохтепека приходит резина и какао. Провинции посылают нам маис, хлеб, какао, мед, соль, перец, табак, мебель и посуду. Они должны тащить с южного побережья золото, с восточного — бирюзу и нефрит. Хвакстепек поставляет бумагу, Цихуатлан — моллюсков.
Разве не объединили мы разные города в одну великую империю? Наши резчики по дереву, которые делают украшения из драгоценных камней, разве они не из Ксочимилко? А заплетальщики перьев, что создают чудесные головные украшения, разве они не из Аматлана? Разве мы их не победили и не сожгли их дом? А ювелиры происходят с далекого юга.
Нашего императора Моктецуму окружают во дворце 3 000 придворных, не говоря уже про всех этих орлов, змей и ягуаров, которые съедают каждый день по 500 индюков. В месяце Уэй теквихвитл, когда у бедняков кончаются все их запасы, император открывает свои амбары и раздает еду и питье народу. В городе Мексико-Теночтитлан живут 700 000 людей, мы укрепили города, построили в воде плотины, проложили через каналы мосты, построили храмы и дворцы, водопровод, по которому идет вода из Чапультепека в столицу. Если император строит храм, города поставляют ему камень и известь. Император кормит тысячи рабочих, которые сооружают Богам храм. Наши императоры создали сады и купальни и собрали здесь животных и растения со всей империи. Когда император отмечает праздник, он приглашает правителей вражеских городов и дарит им украшения и богатые одежды. Кто еще так богат, так могуществен, как мы, мексика? Когда наш император Ахвитцотл подавил восстание хватцтеков, то празднества длились много недель. Только принесение пленных в жертву продолжалось четыре дня! Нет народа более великого, более сильного, чем наш!
Но:
Как сказано, мы здесь не живем,
мы пришли, только чтобы побыть здесь.
О, я должен покинуть красоту цветов,
Я должен сойти туда и обрести тот свет.
О, на мгновение мое сердце устало:
прекрасные песни
лишь одалживаются нам.
Богам нужны жертвы. Мы должны кормить богов, чтобы они не уничтожили мир. Я танцую. Бьют барабаны, жалуются флейты, я танцую. Скоро я буду с Хвитцилопочтли. Нет, я сам Хвитцилопочтли, разве на мне не его платье, разве не одет я, как он? Вот и жрец с ножом из черного камня. Теперь моя очередь.
Там, где собирается много людей, то и дело случаются вещи, которые никто не предвидит и которых никто не планирует. Могут даже происходить вещи, которых никто не хочет. Но несмотря на это, как раз эти самые люди и делают эти вещи. Не верите?
Подумайте, к примеру, о пробках на наших дорогах. Разве кто-то желает пробок? Разве кому-то нравится торчать и потеть на жаркой пыльной дороге? Конечно, нет. Каждый всего-навсего хочет как можно скорее куда-нибудь попасть. И именно поэтому все они и застревают в пробке. Причем регулярно и постоянно.
Сидели как-то друзья Балабана вместе, и один из них сказал:
— Все мы несчастные люди. Мы должны объединиться в союз, чтобы друг другу помогать.
— Не приставай ты ко мне со своими союзами, — сказал другой. — Если каждый позаботится о том, чтобы ему было хорошо, то и всем будет хорошо.
Какое-то время друзья спорили о том, прав ли был последний. Потом они спросили, что думает Балабан.
— Иногда это так, мне кажется. Когда двое одинаково крепких мужчин идут в орешник и собирают орехи, то, конечно, лучше, если каждый собирает для себя. Потому что, если собирать для другого, то каждый бы, наверно, подумал про себя: «Ну зачем я буду мучиться. Даже если я буду порядком надрываться, то все равно получу только орехи, которые собрал мой партнер». Поэтому оба, возможно, будут стараться меньше, чем если бы они собирали каждый для себя, и у обоих будет меньше орехов. Но часто судьбы людей так переплетаются, что каждый ищет свою выгоду и делает тем самым только хуже для всех.
— Как это так? – спросили друзья.
Тогда Балабан задал такую загадку:
— Поймали однажды в Самарканде двух воров, которые украли гуся. Тимур Ленк приказал их рассадить по разным клеткам, чтобы те не могли сговориться. Потом он зашел к одному из них и сказал: «Слушай, вы вдвоем украли гуся, и за это вам полагается по двадцать ударов палкой. Это неприятно, но можно пережить. Но я точно знаю, что вы не только украли гуся, но еще два кубка из моего дворца. За это я мог бы вас казнить. Но мне от этого никакого проку: так я никогда не верну свои золотые кубки. Я мог бы выбить из вас признание пытками, но я придумал кое-что другое. Слушай внимательно: если ты сознаешься в краже кубков и расскажешь, где вы их спрятали, то я прикажу казнить только твоего сообщника, а тебя отпущу. Ему я, конечно же, тоже предложу такую возможность. Если он сознается, а ты нет, то я отпущу его, а тебя казнят. Может случиться, конечно, что вы оба признаетесь. В этом случае я не могу просто так отпустить никого из вас. Но я буду милостив и прикажу всего лишь отрубить каждому из вас правую руку».
«А если никто из нас сознается? – спросил пленный, который, между прочим, действительно украл вместе с сообщником эти кубки.
«Ну, тогда, — сказал Тимур, — останутся 20 палок за украденного гуся».
— И что, – спросил Балабан, — должны, по вашему мнению, делать узники?
— А они не могут друг с другом договориться?
— Нет, — сказал Балабан, — Тимур сделал все необходимое, чтобы они друг с другом не сговорились.
— Он должен не раскрывать рот и надеяться, что его дружок тоже ничего не скажет, – сказал один.
— Как он может на это надеяться, – воспротивился другой. – Можно не сомневаться, что его подельник сознается.
— Почему это?
— Потому что для сообщника в любом случае лучше сознаться. Смотри: назовем их Ахмед и Бюлент. Итак, если Ахмед сознается, то Бюленту лучше тоже сознаться, иначе его казнят. Если Ахмед не сознается, то Бюленту опять же лучше сознаться, потому что тогда его отпустят. Поэтому Ахмед тоже сознается, иначе казнят его. Если же случится, что Бюлент не сознается — тем лучше Ахмеду, потому что тогда его отпустят.
— Да, но в итоге получится, что обоим отрубят руки. Хотя они могли бы отделаться всего лишь двадцатью палками.
Так они спорили еще несколько часов, но не могли прийти ни к какому другому решению.
— Именно это я имел в виду, – сказал Балабан. – Ища каждый свою выгоду, они тем самым делают только хуже друг другу.
— Но и что же им, по-твоему, следовало делать?
— Им следовало поговорить друг с другом и договориться, что оба будут молчать, – сказал Балабан.
— Но ты же сказал, что они не могут договориться!
Они должны были бы подкупить сторожа, чтобы он носил туда-сюда письма и послания. Они бы могли привязать мыши к хвосту записку или выпустить дрессированного попугая, чтобы летал от клетки к клетке. Они должны были бы все испробовать, чтобы договориться друг с другом, потому что, если людям не удается друг с другом договориться, то всегда будет так, что они ищут себе выгоду, а делают только хуже для всех.
Жил-был хороший король, который мудро правил своей страной. Налоги, которые платили его подданные, он использовал для построения школ и университетов, чтобы молодые люди могли научится всем профессиям и учить все науки, и таким образом лучше служить друг другу. Ещё он указывал строить больницы и готовить врачей, чтобы его подданные не страдали от болезней больше необходимого. Он указывал строить дороги и железные дороги, чтобы товар, произведенный в одной части страны, мог быть быстро доставлен во все другие части страны, где в нём нуждались. Он наставлял своих судей судить справедливо и не позволял своим служащим принимать взятки. Король хотел также, чтобы его подданные жили мирно. Он поручал учителям и учительницам в школах учить детей быть толерантными и не пренебрегать другими людьми ни из-за их цвета кожи, ни из-за их веры, ни из-за их культуры. Дети должны были понимать, что они не должны драться если они с чем-либо не согласны, а высказать своё мнение и по-дружеский разрешить спор. Каждый год в столице проводился грандиозный Мирный фестиваль, с музыкой и народными танцами и молодыми людьми со всего мира, которые были туда приглашены. Король был приятным молодым человеком - тихим, скромным и нежным. Он действительно не мог и муху обидеть. Он не одевался роскошно, не ел дорогой еды и не пил ценных вин, он не тратил деньги налогоплательщиков на помпезные дворцы или на прекрасных лошадей или на быстрые автомобили. Он любил свою молодую жену, а по вечерам он силел со своими двумя детьми и читал им на ночь сказки. Но больше всего ему нравилось сидеть в своём кабинете со своими книгами и с докладами со всех концов страны и строить новые планы о том, как можно сделать жизнь своих подданных ещё лучше. Кopoль совсем не был тщеславен - он был четкий мыслитель и когда он смотрел на доклады, которые получал со всех концов страны, он должен был прийти к выводу, что он действительно хорошо правит страной и что он наверняка лучший король, которого только и могла пожелать страна. Более того, король пришел к выводу, что ни у кого не может быть причины желать другого короля, если у того нет какого-нибудь плохого намерения, и что кто-либо, кто желал бы стать королём вместо него, планировал бы воспользовался королевской властью только лишь для собственной пользы. Он сказал своему начальнику полиции: «Если кто-то хочет стать королём вместо меня, это может быть только для того, чтобы злоупотреблять королевской властью, чтобы строить помпезные дворцы или тратить деньги налогоплательщиков на роскошные одежды и драгоценности или на то, чтобы покупать прекрасных лошадей и быстрые автомобили. Так что пожалуйста, присматривайте за такими людьми и удерживайте их от причинения вреда королевству.» Начальник полиции вообще был старым другом короля - они ходили раньше в ту же школу и учились в тех же университетах. Он был приятным молодым человеком у которого было много хороших качеств. Он не чувствовал ни к кому ненависти, никем не пренебрегал за то, что тот по-другому одевался или говорил на другом языке или верил в другую религию. Но самое выдающаяся его качество было - совершенная преданность своему королю. Он сказал своим полицейским: «У нас очень умелый и доброжелательный король, который мудро правит нами. Он занимается нашими школами и университетами, нашими больницами и дорогами и железными дорогами, нашими судами и нашим почтовым отделением. Все это очень важно для нашей страны. Но самое важное для благополучия нашей страны и для блага её подданных - это чтобы наш король оставался королём. Так что присматривайтесь к любому, кто желал бы другого короля или даже сам намеревался бы стать королём. Такие люди - враги народа и от них надо немедленно избавляться.» Полицейские тоже были приятные люди у которых было много хороших качеств. Они любили свои семьи и не чувствовали ни к кому ненависти. Но их самое выдающаяся качество было подчинение своему начальству. Так что они присматривались к людям, которые могли бы быть врагами короля и таким образом - врагами народа. Когда они слышали о ком-то, кто говорил: «Ну, новая больница - это очень хорошая вещь, но всё-же хотелось бы, чтобы родильное отделение там было побольше» или когда появился кто-то, кто думал: «Почему в наших школах так много учат историю королевской династии и так мало историю других стран?» – они подозревали, что эти люди критикуют короля и сразу же их арестовывали. Через некоторое время люди стали еще серьёзней жаловаться, говоря что полиция не должна арестовывать людей лишь за произношение другого мнения о больницах или школах. Конечно с такими людьми обращались ещё более сурово. Их бросали в самые глубокие темницы и суд их не был открытым - обыкновенным людям не положенно знать что так много людей критикуют поведение полиции. А если кто-то пробовал сопротивляться своему аресту, полицейским ничего не оставалось как действовать силой, хотя им этого и не хотелось. Друзья и родные пропавших людей не прекращали свои вопросы, так что король ввел закон, который запрещал критиковать действия полицейских. В газетах не разрешалось писать об арестах или о пропавших людях. У населения были на это разные взгляды. Некоторые думали что полиция была права в том, что следила за безопасностью короля, ведь все-же, это был очень хороший король и мудро правил своей страной. Но другие считали несправедливостью, арестовывать людей и бросать их в темницу даже без открытого суда. Они жаловались также на то, что король сейчас тратил больше денег на полицию чем на школы и больницы и дороги. А некоторые люди сейчас и всерьёз думали что нужно кого-то другого на место короля. Когда некоторые из этих людей были арестованы, начальник полиции подумал, что они слишком опасны чтобы их оставлять в живых даже в самых глубоких темницах. Его преданность королю требовала, что этих зачинщиков нужно убить, хотя он чувствовал большую неприязнь к пролитию крови. Сам он это не сделал, но приказал это сделать своим самым преданным полицейским. Полицейские, привыкшие исполнять приказы, не усомнились в этом решении. Они просто выполнили свою обязанность. Сейчас уже люди начали боятся за свою жизнь и многие, которые были против того как правили страной, бежали в соседние государства. Легко угадать, что было дальше. Начальник полиции боялся, что те кто были против короля соберутся в соседних странах, поднимут армию, вернутся завоевать страну и свергнут короля с престола. Так что ещё больше денег налогоплательщиков уходило на усиление армии и на покупку оружия и на наём шпионов для разведки в соседних странах. И конечно же, соседние страны начали боятся и приготовились защищать себя. Так что в один прекрасный день приятному молодому королю ничего не оставалось, как пойти войной на своих соседей. И преданному начальнику полиции ничего не оставалось, как ввести армию в бой. И всем приятным молодым людям, которых учили быть толерантными и уважать других, ничего не оставалось, как взять свои пистолеты и двинутся через границу, чтобы стрельнуть в приятных молодых людей с другой стороны до того как те не стрельнули бы в них.
На основании наших наблюдений на протяжении приблизительно 10 000 оборотов планеты Ер мы обязаны немедленно уведомить о недопустимости включения этой планеты и ее обитателей в Организацию Объединенных Солнечных Систем.
На Ер обитает некий вид, который считает себя разумным и за последние миллион оборотов необычайно размножился и распространился по всей планете, — это так называемые «нин», «люди» или «оранги». Хотя этот вид, первоначально живший на деревьях, считает себя разумным, имеющиеся к настоящему времени пять миллиардов нин не являются в состоянии сколько-нибудь осмысленно согласовывать между собой свои действия. Нередко одни разрушают созданное другими и отбирают друг у друга пищу и одежду. Они производят вещи, которые должны облегчать и улучшать их жизнь, но, производя их, они разрушают и отравляют атмосферу, воду и землю своей планеты, делая тем самым эту жизнь наоборот гораздо труднее. Одним из тяжелых несчастий, от которого они страдают, является обычай — или лучше назвать это болезнью? — который называется уор, криг, война или герра. Когда разражается герра, большие группы нин нападают и уничтожают друг друга. Они разрушают жилье и средства пропитания «врага» и подвергают друг друга страшнейшим мукам. Наша комиссия экспертов попыталась выяснить, почему они так поступают. На самом деле, сами нин абсолютно не находят никакого единства в этом вопросе. Среди них, что очень странно, есть много тех, кто отвергает этот жестокий обычай и считает его величайшим несчастьем, которое может постигнуть нинство. Другие, однако, любят герру, рассказывают о ней или смотрят на ее волнующие изображения. Те нин, которые отвергают герру, имеют различные воззрения на то, почему она случается. Некоторые просто считают это вспышкой безумия в большой группе нин. Другие полагают, что нин содержат в себе, так сказать, две разные души, одну хорошую, которая любит других нин, а другую плохую, которая других нин ненавидит. Третьи же думают, что хотя герра — это плохо, но время от времени необходимо. Часто случается так, что две группы нин начинают герру, и каждая говорит: «Да, мы не хотим герры, но, к сожалению, нас принуждают к ней другие».
Наша экспертная комиссия склоняется к тому мнению, что главная проблема нин в том, что они не в состоянии согласовывать действия больших групп. Похоже, они даже не осознали еще, что они не отдельные существа, а связаны друг с другом и со всеми остальными обитателями планеты. Чтобы было легче понять нин, можно привести пример с двумя обитателями Ер, которых некоторые нин называют ослами. Если запрячь двух таких ослов в средство передвижения, которое на Ер иногда называют повозкой, и один осел будет тянуть на север, а другой — на запад, то оба придут на северо-запад, хотя вообще-то никто из них туда не собирался. Нин еще не понимают, что они так же связаны с остальными 5 миллиардами нин, как эти два осла, запряженные в одну повозку. Разве что их действия значительно сложнее, нежели тягание повозки, и результат действий 5 миллиардов, естественно, труднее просчитать, чем определить путь обоих ослов. Для этого, по-видимому, у нин пока еще не хватает разума.
Следующей темой доклада нашей экспертной комиссии будет возникновение герры на планете Ер.
Много-много тысяч оборотов планеты назад, когда нин еще жили охотой и собирательством, они не знали герры.
Нин жили тогда маленькими группами и бродили по лесам. Группы состояли из шестидесяти-восьмидесяти нин, где-то по десять-пятнадцать так называемых семей в каждой.
Каждая группа имела определенную охотничью территорию, по которой она в течение года перемещалась в поисках ягод и фруктов, грибов и кореньев, улиток и лягушек, и, конечно, дичи, на которую можно было охотиться. На одной территории, скажем, в горной долине, обитало совсем немного таких групп, две или максимум три. Бóльшее скопление людей лес не может прокормить. Эти нин не знали ни королей, ни вождей, ни судов, ни полиции, ни тюрем, не было у них и законов. А зачем? Если кто-то совершал то, что не одобряли другие, они могли собраться всеми вечером у костра и поговорить об этом. Собираясь охотиться на газель, они слушали лучшего охотника. А если наступала пора, когда можно было собирать мед диких пчел, то они слушали женщину, которая лучше всех разбиралась в пчелах. А когда начинался спор, они слушали старейших мужчин и женщин, потому что у них было больше всего опыта. Нин держались вместе и всем друг с другом делились, иначе они просто не могли выжить.
Когда группа становилась слишком большой, они разделялись, и одна половина должна была искать другую местность для охоты. При этом могло случиться так, что они вторгались на территорию другой группы. И уже тогда, нужно признать, тогда могло произойти столкновение. Но такие столкновения заканчивались быстро. Иногда дело обходилось лишь большой шумихой. И как только одна группа пускалась в бегство, столкновение прекращалось. Однако такие стычки были исключением и случались лишь тогда, когда какой-нибудь группе приходилось переселяться. Это было редко, потому что женщины практически всех народов знали определенные травы, которые препятствовали появлению у них детей. Так женщины предотвращали чрезмерный рост группы, при котором ей пришлось бы делиться. Других же причин для столкновений не было. Такие группы нин не имели желания постоянно увеличивать свою охотничью территорию. Более обширной территорией она бы не смогла воспользоваться. Также не было смысла нападать на соседнюю группу и грабить ее. Ведь тогда нечего было грабить. У нин не было еще больших запасов. Они сразу съедали все и собирали и охотились ровно столько, чтобы это можно было быстро съесть.
Примерно 6 000 оборотов планеты назад в некоторых областях изменился климат. Разница между сухими и влажными временами года увеличилась, и некоторые растения исчезли. Не стало и животных, которые питались этими растениями. Но некоторые растения, семена которых имели твердую сердцевину, в таком климате плодоносили особенно хорошо, и нин открыли, как за этими растениями нужно ухаживать, чтобы на маленьком участке получить гораздо бóльший урожай, чем можно было собрать бродя по своей территории. Эти нин уже не могли кочевать, они основали первые деревни и стали крестьянами. Однако они сохранили многие свои охотничьи обычаи. Так, так же, как они раньше вместе охотились, теперь они вместе работали на полях. Земля не принадлежала никому, или принадлежала всем. Когда нужно было решить общие вопросы, деревенские жители собирались вместе и обсуждали дела. Они не выбирали предводителей, но когда надо было организовать определенное дело, например, раскорчевать новый участок леса, или построить дом общины, или предпринять поход на охоту, то они просили мужчину или женщину, которые в этом кое-что смыслили, руководить ими. Так было и раньше. Мужчины то и дело ходили охотиться за оскудевшей добычей, и большую часть труда на поле делали женщины. Но когда самая существенная доля пропитания начала приходить с поля, слово женщины стало часто весомее, чем слово мужчины.
Крестьянская жизнь имела как преимущества, так и недостатки. Появилась зависимость от хлеба. Во времена охоты и собирательства не было ничего страшного в том, если случался неурожай на какой-нибудь вид растений. В лесах были сотни других растений. Теперь же, если была засуха, наступал голод. Пища становилась все однообразнее, поэтому портились зубы и дети уже не вырастали такими высокими. А работа стала тяжелой и монотонной, жизнь уже не была такой разнообразной и волнующей. Однако возврата уже не было. Хотя бы потому, что охотникам и собирательницам требовалось больше земли, чем крестьянам.
Новизна состояла в том, что теперь они уже не жили одним днем. Они могли больше производить, чем потреблять. Они могли откладывать запас. Всегда что-нибудь оставляли на черный день, на случай засухи или наводнения. И когда запасы уже были достаточно большими, они могли вкладывать их часть в будущее. Например, если они запасали достаточно зерна, они могли позволить себе, скажем, возделывать в следующем году парой полей меньше. Вместо этого часть людей могла копать оросительные каналы, чтобы через год урожай был еще богаче, и избыток еще больше. Тогда они облегчали бы себе труд или могли бы вкладывать избыток во что-нибудь еще. Если всем необязательно находится на поле, то один мог уже специализироваться на кузнечном деле, другой на гончарном и т.д., и развивать эти ремесла дальше, что со временем, в свою очередь, еще сильнее облегчало работу. Опять же, они могли позволить, чтобы некоторые специализировались на лечении, молении или на сложении песен. Это не увеличивало избыток, но для всех делало жизнь легче и богаче. Так, медленно и неторопливо шел прогресс, делались украшения, рисовались картины, высекались статуи, складывались песни и сказки, одежда становилась красивее, а танцы изощреннее. Была мирная жизнь.
В других же районах охотники преследовали стада копытных. Газели, олени, овцы и козы паслись зимой на равнине, а летом на возвышенности. Охотники следили за ними во время их перемещений. На равнине они находили финики, на склонах — желуди, миндаль и фисташки, на возвышенностях — яблоки и груши. Дикие злаки поспевали на разных высотах в разное время года. Чем более умелыми охотниками становились люди, тем целенаправленнее могли они выбирать себе добычу среди зверей. Если забивать в основном молодых козлов и баранов, а самок щадить, то стада умножались лучше. Охотники убивали медведей, волков и лис, чтобы те не причиняли стадам никакого вреда. Они гнали стада в те районы, где их можно было надежнее защитить. Овцы и козы были менее дикими, чем газели и олени, легче привыкали к постоянному присутствию человека. Поэтому охотникам больше нравилось следить за ними. И охотники превратились в пастухов. Жизнь народов, занимавшихся скотоводством, имела большое сходство с прежней жизнью охотников. Они все так же перемещались в течение года по пастбищным землям и, конечно, охотились за другими животными, которых трудно было приручить. Так как охота всегда была скорее мужским делом, мужчины взирали на свои стада как на свою собственность, и слово самцов нин было весомее, чем самок.
Естественно, что вскоре крестьяне и пастухи встретились. У каждого было то, что могло понадобиться другому. Пастухи могли получить у крестьян зерно и хлеб, глиняные горшки и другие вещи. Крестьяне получали за это мясо, кожу, дикие фрукты и орехи.
Но как-то один вождь, который был еще и хорошим охотником, придумал, что у крестьян и так можно забирать то, что нужно, ничего не отдавая им взамен. Крестьяне, уже отвыкшие от охоты, были слабыми соперниками. Пастухи были гораздо ближе к прежней охотничьей жизни. Для них крестьяне были всего лишь новой добычей. Так они и привыкли периодически нападать и грабить крестьян. Не подумайте, что они вдруг стали плохими нин. Они просто остались при своем прежнем занятии и всего лишь нашли себе новую дичь — крестьянина с его скотом и запасами зерна. К друг другу они как и прежде относились по-дружески, были готовы прийти на помощь, делили добычу, вместе решали свои вопросы и любили своих детей. Они были охотниками, а не воинами, но, несмотря на это, это они дали миру герру.
Почему они могли то и дело нападать и грабить крестьянские деревни? Потому что крестьяне могли производить больше продуктов, чем им самим было необходимо. Если охотники не до конца разграбляли амбары, не забирали всех овец и свиней, не поджигали поля, то крестьяне могли кое-как дотянуть до следующего урожая. И тогда снова появлялось то, что охотники могли отнять. К тому времени охотники с крестьянами даже заключили договора: если крестьяне добровольно отдают им зерно и мясо, что называлось «данью», то они на них больше не будут нападать, а вместо этого, будут даже защищать. Так охотники стали господами и воинами, а крестьяне стали их батраками. И вот случилось нечто особенное: хотя господа и воины совсем ничего не делали и, кроме того, проматывали немалую долю произведенного крестьянами, обществу в целом доставался больший избыток, чем раньше крестьянам, когда они еще были свободны. Крестьяне оставляли себе меньше произведенного ими, а производили больше, чем раньше. Раньше, когда они сами могли распоряжаться своим временем, они, естественно, не делали все, на что способен нин, и не довольствовались только самым необходимым, что нужно нин. Какой свободный нин, если он в своем уме, стал бы так делать? Но как раз к этому их теперь принуждали господа: делать максимально возможное и довольствоваться самым необходимым.
И так как это общество воинов и крестьян имело больший избыток, чем любое другое, то тут можно было прокладывать больше оросительных каналов, ковать больше орудий труда, делать больше открытий, чем где-либо. Можно было производить больше оружия и строить больше укреплений и больше храмов, и содержать больше священников, чем где-либо. Короче говоря, такое общество превосходило все остальные, оно могло быстрее приумножаться и могло подчинять себе другие общества и принуждать их к такому же укладу жизни.
Более ранние племена не испытывали желания увеличивать свои охотничьи владения. Они бы просто не смогли ими воспользоваться. У крестьян тоже не было желания приумножать свою землю. Они бы не смогли ее обработать. Но у новых правителей уже было желание покорять все больше деревень. Потому что чем больше деревень было под их властью, тем больше дани они могли получить. А чем больше они получали дани, тем больше они могли расходовать на улучшения, которые бы делали их власть еще сильнее. Ведь вскоре и в других местах появились общества воинов и крестьян, от которых им приходилось защищаться. Так война стала постоянным состоянием, и даже привычкой.
И вот что было печально: свободные нин использовали оставшееся от работы время на то, что делало жизнь лучше — на музыку и танцы, на сочинение историй, на производство украшений, на улучшение одежды или на разрисовывание тела.
Тех нин, которые находились под властью воинов, принуждали производить как можно больше продуктов, чтобы другие, в свою очередь, могли добывать металлы и делать оружие, строить стены и крепости, то есть делать то, что, в сущности, приносило нин только горе и страдания. Как ни странно, в странах воинов была вместе с тем лучшая одежда, более дорогие украшения, более прекрасные статуи и лучшая музыка. Почему так? Потому что все эти красивые вещи были только для правителей. Они приводили в свои дворцы лучших творцов искусства, давали им хорошую еду, красивые дома и одежды, так что они целый день лишь оттачивали свое искусство. Для простых же нин искусства не существовало.
У свободных нин в каждой деревни были музыканты и мастера украшений, но они были одновременно крестьянами и не имели столько времени на совершенствование своего искусства.
Так что воинственный народ становился, как правило, богаче, чем мог бы стать народ свободных нин. Но лишь потому, что большинство нин этого народа жили в нищете и невежестве, и только правители и их воины располагали всем богатством. Но благодаря этому, воины были сильнее свободных нин и могли их себе подчинить.
Так Ер стала миром борьбы, грабежа и взаимного угнетения.
Установился не такой уклад жизни, который обещал бы больше радости большинству нин, а такой, который приносил наибольший излишек и способствовал быстрейшему прогрессу.
К чему это вело, будет рассказано на примере одной области, называвшейся Римская империя.
В скором времени повелители воинов подошли к тому мнению, что они моли бы стать еще богаче, если бы обращали побежденных врагов в рабов. Раб не имел уже вообще никаких прав, он должен был работать, как животное, и с ним часто обращались хуже, чем с животным. И естественно, раб, с которым обращаются не лучше, чем с животным, жил недолго. Но это неважно, можно начать новую войну и взять в плен новых рабов. Скоро в Риме дошло до того, что уже ни один свободный римлянин больше не хотел работать. Работа была уделом рабов. Римская империя постоянно вела войны, чтобы иметь все больше и больше рабов, которые должны были выполнять всю работу и кормить империю. Все свободные римляне были либо солдатами, либо безработными бездельниками, кроме тех немногих, которые служили при императоре или были земле- и рабовладельцами. Римская империя беспрерывно вела войны и бесконечно расширялась. Она овладела всем миром. Но однажды она рухнула. Она стала такой большой, что римские солдаты уже не могли защищать удаленные рубежи и одновременно стеречь по всей стране рабов. Наступил момент, когда война уже не делала страну сильнее, а наоборот, так ее ослабила, что та пала.
Ее место заняли другие империи, другие формы общежития. Но одно оставалось неизменным: устанавливались не такие формы общественного устройства, которые были бы приятнее всего людям, а такие, которые приносили наибольший излишек. Те империи или государства, которые добивались наибольшего избытка, всегда могли подчинить себе остальных и навязать им свой порядок. В этом ничего не поменялось, и поэтому герра до ныне не исчезла из жизни нин. По сей день они расходуют бóльшую часть избытка на то, чтобы произвести новое, лучшее оружие. Сейчас у них есть оружие, которое может уничтожить всю жизнь на планете. Поэтому теперь они представляют опасность для всей планеты Ер.
Лишь
когда нин поймут, что герра и угнетение
создают только кажущееся богатство,
лишь тогда они смогут найти новый вид
общественного устройства. Но для этого
они должны осознать, что истинное
богатство состоит не в том, чтобы иметь
как можно больше вещей, с помощью
которых можно произвести еще больше
вещей, и так далее. Настоящее богатство
может состоять для обитателей этой
планеты только в том, чтобы у как можно
большего числа нин было как можно больше
времени на то, чтобы сочинять музыку,
танцевать, общаться, играть, писать
стихи, рисовать, рассказывать,
заниматься спортом, словом, делать жизнь
лучше. Иначе с вами может произойти то,
что герра уничтожит всю планету, как она
уже уничтожила однажды Великую Римскую
империю.
В любом случае, полностью исключается — по крайней мере, по мнению нашей экспертной комиссии, — принятие нин в Организацию Объединенных Солнечных Систем до тех пор, пока они не поймут простейших основ и правил сосуществования Многих.
Сейчас я наконец хочу сказать об этом совершенно откровенно. Именно сейчас, когда очень многие ходят вокруг да около, когда никто не говорит того, что он на самом деле думает, потому что это «не принято», потому что это противоречит традиции, потому что это наталкивает на воспоминания, которые лучше не будить. Именно поэтому необходимо, чтобы кто-то, наконец, открыто высказал то, что есть на самом деле.
Иностранцы, включая тех, что живут на юге и востоке, конечно, тоже люди. С этим согласны все. Естественно, у них такие же, как у нас, глаза, рот и нос, они так же, как мы, чувствуют любовь и страх, они так же, как мы, бывают одаренными или глупыми, и так далее и тому подобное. Разумеется, среди них, как и среди нас, есть порядочные и не очень, и, если они растут в нормальных условиях, то преступников среди них не больше, чем среди нас.
Но речь не об этом. Речь о том, что у нас есть что защищать. Мы должны защищать свою культуру, мы должны защищать свое благополучие, без него этой культуры не было бы вообще. Но действительность такова: мы живем в одной из самых богатых стран в мире. У нас есть благосостояние и социальная защищенность, о которых в Греции или Польше могут только мечтать. Эфиопы и колумбийцы даже не знают, что это такое.
Посмотрим в глаза действительности: из шести миллиардов жителей этой планеты, только один миллиард живет в «индустриально-развитых странах». К ним принадлежим и мы. Мы — богатая шестая часть человечества — владеем четырьмя пятыми богатства земли! Мы потребляем 70% энергии, 60% продуктов, 85% дерева всего мира. Что, если остальные приблизятся к этим показателям и увеличат свою долю? На сегодня насчитывается один-полтора миллиона бедняг, которые бегут к нам — от политического преследования, от войны, от голода.
Прекрасно. Но ведь кроме этого, уже не миллионы, а миллиарды бедняг с завистью смотрят на наше благополучие!
Мы, богатая шестая часть населения, владеем в шестьдесят раз бóльшим, чем беднейшая шестая часть населения. Это необходимо когда-нибудь уяснить себе, отбросив ложную стыдливость. Один немец потребляет столько же нефти, сколько десять африканских негров. Немец выпускает в воздух столько же СО2, сколько 65 африканцев. У нас приходится по автомобилю на каждых двух жителей, в Индии — на каждых 455 жителей. Если бы все остальные стали бы жить так же, как и мы, то мы загнали бы планету в угол, как ни крути! Столько нефти, сколько требуется, чтобы могли ездить на машинах все африканцы и китайцы, в мире просто не существует. Это факты!
Всем, кому нравится поговорить за чашечкой кофе о справедливости, не помешало бы задуматься, сколько они заплатили за этот кофе. Десять лет назад эти негры, что южнее нас, или латиноамериканские индейцы за 13 000 мешков кофе получили от нас взамен стоимость локомотива. Сегодня, если они захотят купить локомотив, им придется поставить нам 45 000 мешков. Никто же ведь не скажет, что это для нас плохо. От дешевого кофе никто из нас не откажется. Сколько из тех, кто любит поговорить о справедливости, добровольно покупает дорогой кофе из стран третьего мира? Кто, покупая дешевую индийскую рубашку из хлопка или красивый шелковый платок, задает себе вопрос, а не потому ли только они такие дешевые, что созданы детским трудом?
Нет, нам всем своя рубашка ближе к телу, мы все думаем прежде всего о собственном будущем, о собственной семье. И это вполне естественно. Индийцы или китайцы поступали бы точно так же, будь они ведущими народами мира.
Не будем себя обманывать: весь наш мировой порядок стоит на превосходстве белых. Где же находятся промышленно-развитые державы? В Северной Америке, в Европе, в Австралии, ЮАР, Японии, Россию уже нельзя к ним причислить. Практически все это белые, лишь за исключением японцев.
И совершенно естественно, промышленные страны делают все, чтобы сохранить свое господствующее положение в мире. Сегодня в основном политическими и экономическими средствами. И защищаем мы не только наши границы от беженцев из бедных стран, мы защищаем и наши рынки от их продукции. Мы, к примеру, уже давно не налагаем такие большие пошлины на хлопок, как на готовые текстильные товары. Мы разрешаем себе завозить от них какао, но не в коем случае не готовый шоколад. Мы же должны защитить от конкуренции свои текстильные и шоколадные фабрики. На самом деле мы вообще не заинтересованы в том, чтобы эти южные страны создавали свою промышленность, «развивались». В конце концов, мы же хотим и дальше дорого продавать им наши промышленные товары и покупать у них дешевое сырье.
Но всегда ли будет достаточно экономических и политических средств — как, например, объединение Европы, — чтобы сохранить свое превосходство в мире? Когда рухнула Красная империя, то некоторые какое-то время поступали так, будто теперь начнется вечный мир. Но дальновидные люди понимали, что в действительности проблемы приходят не столько с Востока, сколько с Юга. После войны в Персидском заливе все стало совершенно ясно: когда Саддам Хусейн попытался прибрать к своим рукам Кувейт, то получил от нас, богатой шестой части, по этим самым рукам так, что треск стоял. К счастью, тогда мы имели дело с настоящим диктатором и с настоящим нарушением прав человека, так что никто не может сказать, что мы были не правы. Но не только Саддам смог убедиться, чтó значит военно-техническое превосходство. Информационная война показала всему миру, ктó здесь хозяева. Такую же услугу оказал нам и Милошевич, который, к счастью, тоже оказался несомненным диктатором и военным преступником, так что никто не осмелится указывать мне на нас пальцем и обвинять нас в том, что мы не меньше других виноваты в этой войне из-за своих ультиматумов и других дипломатических действий. В конце концов, эти войны были для нас необходимы.
Не будем себя обманывать! Не будем обманываться по поводу того, как на нас смотрят другие: каждый из нас может в самый разгар зимы купить гвоздику из Колумбии за полторы марки. Ну и, кому какое дело? Каждый день летят через полсвета самолеты, чтобы всего лишь привезти нам с другого полушария свежие цветы!
Подобную роскошь не могли бы себе позволить даже императоры Древнего Рима. Разве мы не мировая аристократия? Было бы наивным пытаться себя убедить в том, что остальные пять шестых нас любят.
Конечно, не все мы в равной степени получаем выгоду от нашего господствующего положения в мире. Некоторые бывают постоянно обделены, ничего не поделаешь. Мы теперь стали обществом достижений, а в нем, как в лыжных гонках: если кто-то на две сотых секунды пришел позже другого, он из-за этого не становится плохим лыжником. Но завоевать медали могут только трое, таковы правила, и остальным не достается ничего.
Мы, конечно, не только общество достижений, но и общество всеобщего благосостояния, и наши самые бедные граждане, получающие социальное пособие, живут все же лучше, чем большинство мозамбикцев. Но дело не в этом. Есть ведь и такие, которые знают, что они не получат медаль никогда, которые знают, что они никогда не будут причислены к удачникам и знаменитостям. Вот кому досадно. Тут уж ничего не поделаешь.
Было бы наверное хорошо, если бы мы могли поставить во главу угла другие ценности — дружелюбие, обходительность, чувство юмора или способность радоваться и наслаждаться жизнью. Но тогда мы бы не стали такими богатыми, как сейчас, это нужно себе четко уяснить. Своим благополучием мы не в последнюю очередь обязаны нашей системе ценностей, которая ставит на первое место успех.
И эти обделенные, они чувствуют себя лишними и ненужными, они чувствуют себя униженными и скрипят от злости зубами. Разве они не такие же белые, европейцы, немцы, представители промышленно-развитой страны? Разве они не принадлежат к той группе, которая претендует на роль соли земли? Так почему же не они?
Естественно, эти в основном молодые люди не могут понять, почему мы, с одной стороны, в своей внешнеэкономической деятельности лишь в крайне ограниченной степени руководствуемся гуманитарными соображениями, а с другой стороны, предоставляем определенной категории людей — в сущности, ничтожно малой — гуманитарную помощь. Они рассуждают — упрощенно, конечно, — так: если мы ведем себя в политической и экономической сферах по отношению к другим народам как господа, почему нам нельзя делать то же по отношению к отдельным представителям чужих народов, тем более в своей собственной стране?
Они, однако, не учитывают того, что определенный минимум гуманности необходим для нашего авторитета в глазах мирового сообщества и поэтому несомненно вносит свою лепту в наше экономическое преуспевание. Еще они не учитывают того, что цена этой гуманности (которую мы, конечно, так любим подчеркивать) на самом деле не так уж и высока. Одни только немецкие банки зарабатывают на процентах, которые выплачивают им за кредиты развивающиеся страны, четыре или пять раз по столько, сколько правительство выделяет на беженцев и ищущих политическое убежище. Все равно у нас на 1000 жителей приходится 3 беженца, в то время, как, скажем, такой стране, как Малави, приходится справляться со 105 беженцами на 1000 жителей. Все равно 85% беженцев, к счастью, остается в странах третьего мира.
Тем не менее, необходимо проявить понимание к этим возможно чересчур рьяным и радикализированным молодым людям и не охаивать их огульно как правых экстремистов и неонацистов.
Нехорошо, конечно, поджигать дома беженцев или «громить чурок». Это примитивно и жестоко. В конце концов, подобные экстремистские акции наносят ущерб нашим международным отношениям, а следовательно, напрямую и нашему экспорту. Но за этими глупыми и, повторяю, абсолютно неприемлемыми перехлестами, скрывается предположение, совершенно рациональная мысль: необходимо создать заслон против нашествия с Юга.
Несомненно бесчинства нужно пресекать. Порядок необходимо поддерживать. С другой стороны, мы должны признать, что позиция, находящая выражение в этих бесчинствах, совершенно нормальна и абсолютно логично следует из нашего положения в мире как политической и экономической сверхдержавы. И возможно, в высшей степени вероятно, что однажды эта принципиальная позиция нам понадобится в гораздо бóльшей мере, чем сейчас: кто может с уверенностью сказать, что нам не придется когда-нибудь отстаивать наши завоевания и положение в мире также и военными средствами? Если однажды дело дойдет до худшего, если когда-нибудь потребуется прибегнуть к крайним мерам, дабы защитить нашу культуру, наши ценности и, не в последнюю очередь, наше благополучие и главенствующее положение в мире, тогда вполне реально, что решительное «Германия прежде всего», «Австрия прежде всего» или «Европа прежде всего» станет основополагающим культурным принципом в головах и сердцах людей. В этом мы должны отдавать себе полный отчет и не идти на поводу у сентиментальных предрассудков!
Представитель Европы
В кафе шла дискуссия о том, что нужно делать в случае атомной войны. Балабан сказал:
- Если упадет бомба, нужно принять ванну, повязать белый галстук и медленно идти на кладбище.
- А почему медленно?
- Чтобы не создавать панику, – сказал Балабан
Генеральная Ассамблея ООН объявила 2000 год «Годом культуры мира». По этой причине я составил этот небольшой сборник рассказов.
С тех пор, как я пишу книги для детей, для меня всегда было важной задачей представить трудную тему «Война и мир» в доступной для детей форме. Мне кажется недостаточным рассказывать детям о том, что война — это ужасно, а мир куда лучше. Хотя это, конечно, уже прогресс, по сравнению с детской литературой, прославляющей военную службу и боевые подвиги, которой у нас хватает. Но большинство детей в наших широтах знают, что война — это нечто ужасное, а мир гораздо лучше. Но возможен ли мир? Или, не является ли война неизбежным роком, который то и дело разит людей? Разве не учит нас история, как и ежедневные вечерние сводки новостей, что война всегда и везде была и есть? Культура мира, способность понять других, мирное разрешение конфликтов — все это прекрасно — но что, если другие этого не хотят?
Я не представляю, как
можно искоренить войну из нашей жизни,
если не искать причин, которые эту войну
порождают. Только зная причину недуга,
можно с ним целенаправленно и
эффективно бороться.
Хотя я постоянно прогуливал занятия по истории в универе, дома я по сей день продолжаю самостоятельно изучать историю, потому что меня как писателя, естественно, всегда занимает вопрос, чтó определяет поступки и мысли людей. Хотя, конечно, я не могу утверждать, что нашел философский камень и мог бы окончательно разъяснить в своих рассказах, в чем заключаются причины войны. Я также не могу дать готового рецепта того, как можно избежать будущих войн. Но я хотел, чтобы рассказы делали нечто большее, чем просто бы «заставляли задуматься». Поэты всегда хотят только заставить задуматься, но когда-то должен же кто-нибудь и начать, наконец, думать. Рассказы, которые я здесь собрал, нацелены на то, чтобы задать направление, в котором можно размышлять дальше, нацелены на то, чтобы дать почувствовать, где и как можно было бы вести поиск причин войны.
Рассказ «Мечтатель» появился во время недельного семинара в долине Отцталь, который устраивался по теме «Свободен, как ветер» в рамках культурной инициативы «Фейерверк». Там я написал вместе с детьми «Книгу о ветре и облаках».
«Небесного мальчика» я написал для детского телесериала кинокомпании ЦДФ «Зибенштайн». Это было немногим после падения Берлинской стены в 1989 году, когда весь мир был охвачен недолгой эйфорией по поводу установившегося мира. К тому времени, когда рассказ вышел в виде книги, мы уже стали свидетелями войны в Персидском заливе. Этот рассказ повествует об очерствении души, к которому может привести страх. Суть рассказа не в том, что в конце мальчик выбрасывает оружие, а в том, почему он его выбрасывает. Просто сказать «Почему бы тебе не выбросить свое оружие» не достаточно. Прежде должна появиться надежда на перемены.
«Морковная планета»: Здесь изображается, как определенная общественная система может развивать собственную динамику, так что подчас бывает очень сложно что-нибудь в ней изменить, и даже те, кто собственно и страдает от этой системы, становятся на ее защиту.
В рассказе «Существа с планеты Хортус» речь просто идет о том, во чтó обходится ведение войны.
Когда пришли солдаты в сжатой форме, что понятна и достаточно маленьким детям, показывает, что в основе войны лежат завоевания и эксплуатация, а не разница во мнениях, расовой принадлежности, культуре или интересах. Рассказ демонстрирует, что в эгалитарном обществе завоевания не имеют смысла, в то время как иерархическое общество не может существовать без завоеваний. Данная тема получает раскрытие в рассказе Доклад на Совете Организации Объединённых Солнечных Систем.
«Война на Марсе» — это попытка показать, как тот факт, что каждый преследует свои собственные — в сущности невинные — интересы, приводит к результату, которого не хотел никто.
Тема получает свое развитие в «Хороших математиках». Я написал эту историю по прочтении «Логики коллективных действий» (”The Logic of Collective Action”) экономиста Манкура Ольсона. В этой книге автор обоснованно приходит к выводу, что принципиально невозможно, чтобы большая группа «индивидуумов, рационально действующих в собственных интересах» (это излюбленная модель современной экономики), совместно что-нибудь сделала для общей пользы, даже если все они знают, что приложи они для этого свои усилия, то стало бы лучше им всем. Кроме того, он доказывает, почему более маленьким, не совсем уж необъятным группам проще добиться чего-либо в общих интересах, чем по-настоящему большим группам.
«Странная война» изображает возможную форму пассивного сопротивления. Какой способ сопротивления возможен, зависит, разумеется, от целей захватчика. Если захватчик намерен истребить другой народ, эта форма противоборства невозможна. Большинство войн, однако, ведется с целью покорить народы, а не истребить их.
«Аробанай» рассказывает о жизни пигмеев как о примере формы существования собирательниц и охотников. История основана на исследовании Колина Турнбулла.
«Звездный Змей»
же — это история молодого ацтекского
воина и еще — история образования
Ацтекской империи.
Эти два рассказа противопоставляют друг другу одно из самых миролюбивых и дружелюбных и одно из самых воинственных и жестоких обществ, которые когда-либо существовали на этой планете. Их нужно читать вместе и сравнивать между собой различные аспекты жизни в одном и другом обществах. Как это вообще возможно, что представители одного и того же вида могут так по-разному чувствовать, думать и поступать?
«Двое заключенных» представляет собой известную в теории ролевых игр «дилемму заключенных», классическую модель того, как совершенно рациональное стремление к собственной выгоде наносит ущерб всем участникам. Кроме того, модель доказывает, что если действовать по ее правилам, выход найти невозможно.
Сказку о хорошом короле я написал в Корее в 2010 году. Я участвовал в собрании писателей и иллюстраторов со всего мира. Все они сотрудничали над коллекцией сказок о мире и собрались вместе чтобы отметить издание книги. Было много разговора о силе любви и о важности толерантности и дружбы. «Когда люди поют и танцуют вместе они не будут потом воевать друг с другом» - это высказывание получало много аплодисментов. Мне не нравилось противоречить этому высказыванию, но я должен был это сделать потому что оно просто не было правдой. Ведь как часто в истории случалось что люди, бывшие хорошими друзьями и соседями, вдруг очутились на обратных сторонах фронта! Хотя толерантность, дружба и любовь необходимые ценности, этого не достаточно. Мы должны учить наших детей критическому мышлению и аналитическому взгляду на мир. Мы должны помогать им видеть через политическую пропаганду и риторику мира. И самое главное, мы должны понимать и помогать нашим детям понимать, что большие группы людей ведут себя по другому чем отдельные люди. Государства не начинают воевать из-за того, что они друг другу не нравятся. Нельзя использовать психологию в понимании государств или племён или сообществ или религиозных обществ, потому что такие организации состоят из множества индивидуальностей с разной психологией, разными взглядами на мир, разными интересами и очень ограниченными понятиями о намерениях других членов группы. Поведение группы определяется поведением всех её членов, но результат может совсем отличатся от того, чего могли стараться достигнуть индивидуальные члены группы. Как пример, я написал эту сказку.
«Доклад на совете Организации Объединенных Солнечных Систем» — это обобщение всего сказанного и, наверное, то, что узнал Небесный Мальчик за годы наблюдений за голубой планетой в телескоп. Первый вариант рассказа я написал все на той же неделе семинаров в Отцтале, когда детям разрешалось просить у меня рассказы. Одна девочка, у которой по случайности, была такая же фамилия, как и у меня, а имя было Нина, принесла мне тогда на сцену записку: «Мартин, скажите, пожалуйста, почему происходит война». История, помимо прочего, основана на исследовании Льюиса Мамфорда («Мифы о технике»), ну и, конечно, на моих собственных рассуждениях. Раньше я думал, что было время, когда люди вообще не знали, что такое война. Но когда я вычитал у Джейн Гудолл о войне среди шимпанзе, мне пришлось пересмотреть свое мнение. Даже в эпоху собирательниц и охотников могло произойти, что какой-нибудь группе приходилось искать новое место для охоты, и она вторгалась в чужие угодья. Но с изгнанием одной стороны война прекращалась. Она случалась, но не была неотъемлемой частью культуры. Только развитие сельского хозяйства в форме земледелия или скотоводства дало людям возможность откладывать запасы, так что у них вообще появилось время для ведения войны, а что касается жертв, запасы можно было грабить и не уничтожая ограбленных. Война стала постоянным явлением, потому что она была средством концентрации излишков меньших сообществ и их инвестирования в то, что могло повысить производительность, создавая еще больший излишек, который опять же можно было вложить в прогресс и т.д. Причем, гораздо более эффективным средством, чем, к примеру, могли бы стать переговоры и добровольные объединения. При этом не имеет большого значения, какова мотивация отдельного предводителя или сторонника войны. В природе вследствие случайной мутации появляются такие качества, как, скажем, рога. Останутся ли рога или пропадут, зависит от того, способствуют они размножению рода или мешают. Вождь может развязать войну из ненависти к соседу, из тщеславия, из религиозных побуждений, просто из заносчивости, из чрезмерной агрессивности, из-за половой неудовлетворенности, из чего угодно. Но закономерным явлением война может оставаться только потому, что, во-первых, она способствует объединению людей в огромные империи, а, значит, концентрации излишков. Во-вторых, она требует от большой части этих людей большего излишка, чем бы они добровольно пожелали вкладывать в общее дело или в будущее. Наконец, потому, что она движет «прогресс», если под этим понимать повышение производительности человеческого труда. То, что выгодно обществу совсем не обязательно выгодно отдельному человеку. Общество из 500 свободных крестьянских семей будет счастливее, чем стотысячная армия крестьянских семей под предводительством воинственного вождя. Но столицу с храмами и школами жрецов, где наблюдают за ходом звезд, может себе позволить только империя воинственного вождя.
Способность людей к
агрессии определенно является условием
того, чтобы вообще велись войны, но она
не причина этого. Разве молодые люди в
Австро-Венгрии в 1914 году были
агрессивнее, чем, скажем, в 1880-м? Или
кайзер стал агрессивнее с возрастом?
Часто агрессивность людей и их
ненависть к соседям нужно сначала
разжечь, прежде чем они захотят
втянуться в войну или позволить втянуть
своих детей. Но нередко агрессивность
солдат нужно и обуздывать. Хотя, с одной
стороны, для определенных
спецподразделений, типа «Зеленых
беретов» во Вьетнаме, в людях
воспитывается свирепость, современной
армии в первую очередь нужны те, кто
действует дисциплинированно и
ответственно, то есть, как можно меньше
позволяет эмоциям владеть собой.
Способность человека к взвешенным,
неэмоциональным поступкам иногда
гораздо опаснее его способности к
агрессии. Как ни важны всевозможные
воспитательные меры, которые служат
снижению агрессии, пониманию чужой
культуры, способности к мирному
разрешению личных конфликтов —
причины войны они устранить не могут.
Индустриальная рыночная экономика,
которая диктует сегодня правила
общественного устройства в нашем мире,
как никакая другая социальная система
из существовавших ранее, стремится к
повышению производительности, к тому,
чтобы выпускать как можно больше
товаров при как можно меньших затратах
труда и тут же снова вкладывать излишек
в расширение производства и увеличение
производительности. Это не только ведет
к тому, что мы скоро подойдем к пределу
того, что может выдержать экология
планеты. Здесь заложена и основа будущих
войн. Говорят, что войны будущего могут
происходить из-за все сокращающихся
ресурсов, например, воды. Это реально. Но
также реально и то, что будущие войны
возникнут между экономическими блоками
и будут связаны с тем, кто будет иметь
возможность что-либо куда-либо
продавать.
Чтобы избежать войн в будущем, 6 миллиардов людей — а скоро их будет 7 и 8 миллиардов — должны договориться о новых формах хозяйствования и социального устройства. Только осознавая присутствие друг друга и согласуя друг с другом свои действия, они смогут не усугублять свои беды, преследуя собственную выгоду. Теперь целью должно быть не постоянное увеличение производительности — производить как можно больше с как можно меньшими затратами; не обмен вещами должен быть основой взаимодействия между людьми. Возможность производить вещи с меньшими затратами труда должна приводить не к тому, чтобы производить еще больше вещей, а к тому, чтобы люди использовали освободившееся время на то, чтобы обмениваться друг с другом социальными «продуктами»: искусством, развлечениями, заботой, лечением, исследованием, спортом, философией и т.д.
Select afterword failed: Table 'at27023_peaceculture.Texts' doesn't exist